Творю добро.

[naertu]

Добро раздается в порядке пришествия вдохновения. Комменты к добру приветствуются не только от тех, кому добро написано)

Для  Loegrin.
Белый Город. Сигвальд, Гвинн, хоррор, на уровне романтики и дружбы. Ключ - "нечистая сила", "визит в Норландию".

"Снежная крепость"

-Сигвальд, скажи, а что они делают? – поинтересовался король.
-В крепость снежную играют, - откликнулся норландский принц, с умилением наблюдая за тем, как будущие воины ожесточенно поливают противника заградительным огнем снежков. – Сначала все вместе ее строят, потом делятся на два лагеря – защитников и штурмующих.
Гвинн, закутанный в белые меха, с любопытством наблюдал снежную баталию, разворачивающуюся под стенами замка. Юные норландцы напоминали волчат – смешные, пузатые, неуклюжие в своих толстых кожаных одежках, смешно переваливаются на коротеньких ножках навстречу противникам. Смешные – и свирепые. Раскатился над равниной боевой клич, штурмующие пошли в атаку, в результате которой защитников крепости смели и закатали в сугроб. Один из тех, кто бежал на штурм первым, взобрался на самый верх снежной башни, сорвал шапку и торжественно водрузил ее на установленный на самой вершине шест. Раздались радостные вопли нападавших и разочарованные крики защитников.
Сигвальд повернулся к Гвинну. Король улыбался.
-Жаль, у нас почти никогда не выпадает столько снега, чтобы дети могли в это играть.
-Маленькие вэлферийцы вряд ли бы в это играли, - с сомнением сказал Сигвальд. - Они не такие воинственные. Наших детей с детства приучают к тому, чтобы воевать.
-Да, ты прав, - помолчав некоторое время, откликнулся Гвинн. – У нас дети играют в другое.

Когда Гвинн изъявил свое желание на то, чтобы Сигвальд сопровождал его королевскую особу во время дипломатического визита в Норландию, сын конунга не знал – радоваться ему этому или наоборот. С одной стороны, по меркам своей родины он считался предателем. С другой стороны – родина все-таки навсегда остается родиной, и Сигвальд скучал по суровым северным ветрам и снегам Норландии.
По прибытию южан в далекую северную страну началась суета – почести гостям, почести хозяевам, почести богам и все по нескольку раз. Как же – великая радость. Странно смотрелся король Вэлферии среди норландцев. Навечно шестнадцатилетний, невысокий, хрупкий, куда более похожий на девушку, чем сами широкоплечие норландки. На фоне кряжистых мощных мужчин, так и вообще – свечка на ветру. Однако ж, король, и ничего с этим не поделаешь. Да и недавняя война была еще свежа в памяти конунга. Скрипя зубами, склоняли головы перед «упыриным отродьем», а отродье лишь улыбалось безмятежно.
Вечером того же дня Сигвальд подрался. Жестоко, кроваво, насмерть. Как и подобает норландцу.
Когда чуткие пальцы целителя врачевали раны сына конунга, дверь в его покои открылась и зашел Гвинн:
-С кем ты и за что? – голос короля был тих и спокоен.
Сигвальд поморщился:
-Было за что, - буркнул он, пряча глаза. Не объяснять же, что хмельной воин кабацкую похабщину нес про короля Юга, не рассказывать же, как вколотил ему обратно дурные слова обратно в глотку вместе с зубами. А то, что там еще три дружка-подпевалы были, так воин от битвы не бежит. Хороший воин Сигвальд, царапинами да синяками отделался. А тем четверым уже снегов не топтать.
-А все-таки?
-Болтали всякое, - хмуро отклинулся норландский принц. – Больше не поболтают.
Гвинн помолчал, внимательно глядя на Сигвальда.
-У вас всегда так - на слова мечом отвечают?
-Не всегда. Только когда оскорбляют так, что смывать уже только кровью.
Ничего больше не сказал король, в молчании глядя на то, как работает целитель. Попрощался затем и вышел.

Следующим вечером был пир. И на пиру этом захмелевший Оддлейв, первый сын конунга Асбьорна, поднял рог за красоту и хрупкость короля Гвинна, которой тот равен женщинам, за тонкие руки, которым пяльцы держать, а не меч, за рыжие кудри, для мужчин соблазнительные, белую нежную кожу, которую под расшитыми шелками прятать, а не под доспехом, гибкое тело, для постельных утех созданное, а не для битвы. В молчании пил он тот рог. Позор – оскорблять гостя на пиру. Позор – если гость теперь не ответит.
Улыбнулся король Гвинн, сверкнула бесовская зелень в его взоре:
-Вижу, славный Оддлейв, не в первый раз ты на мужчин заглядываешься.
Сигвальд стиснул пальцы на кромке стола. Теперь все. Быть беде.
Оддлейв поднялся, оглядел короля с ног до головы:
-Мужчина – воин, топором и мечом владеет, а ты и детского ножичка не поднимешь. Да и ни к чему женщинам битвы, им у очага сидеть, да еду мужам готовить, нарядами себя украшать.
Воительница Хель на этих словах жахнула кулаком по столу, предложила Оддлейву подарить пояс с каменьями, коли тот ее в драке не одолеет, да сесть потом у ее очага. Но утихомирили дочь Торольва, не ее это была битва.
-Что ж, славный Оддлейв, - вновь улыбнулся король Юга, - решишься ли подтвердить свои слова в поединке?
Оддлейв хохотом ответил, мол мало чести в такой драке, но согласился.
-Каждый выйдет с тем оружием, которое любит больше прочих, и к которому более всего привык. Согласен ли ты на это, славный Оддлейв?
-Топор и щит, - гордо выкрикнул Оддлейв, - со мной с колыбели. А с чем выйдешь ты, с иголкой да ножницами?
-Увидишь, славный Оддлейв, - в третий раз улыбнулся Гвинн. Клялись старики потом, что не улыбка то была, а оскал упыриный. – Как рассветет, так и увидишь.
Едва дотерпел Сигвальд до окончания пира.
-Я пойду вместо тебя, - заявил он королю. – Оддлейв конечно, отожрался за эти годы знатно, но и я в колыбельке не с игрушками спал.
-Не надо, Сигвальд, - спокойно ответил Гвинн, - последний это был пир у Оддлейва.
-Ваше Величество! – от волнения норландский принц забыл, что они на «ты» уже давно. – Может в этих ваших смешных дуэлях на тоненьких сабельках, вы его бы и победили. Но он же с топором на вас выйдет.
Положил король на плечо Сигвальду тонкую руку.
-А с чем бы не вышел. Последний раз он пировал.

Рассвет в то утро был алым, кровавым. Недоброе предвещал. Собралась преогромная толпа вокруг ристалища, сел в дубовое изукрашенное кресло конунг – глядеть, как сын его чужака в снег втопчет. Вышел Оддлейв – в доспехе боевом, со щитом и топором любимым, с серебряной насечкой. Походил он на медведя, на задние лапы вставшего и на какой-то хрен из берлоги вылезшего. Радостными кличами приветствовали его, били оголовьями мечей в щиты.
Вышел против него Гвинн. Доспеха не надел король Юга, в белые шелка, расшитые золотом, облачен лишь был. В руках держал тонкий клинок, длиной не более двух локтей. Заулюлюкала толпа – где это видано, чтобы воин на битву выходил как к возлюбленной в спальню, да еще с такой фитюлькой, не на оружие, а больше на игрушку похожей.
Припомнили хулительные слова, что Оддлейв на пиру произнес, посмеялись.
Дан был сигнал начинать биться. Сошлись Оддлейв и Гвинн. Тут-то смех и затих.
Метелью снежной метался по ристалищу белоснежный воин – куда там за вьюгой медведю угнаться. Только размахнется он топором верным, как уже нет там чужака, уже стоит неподалеку, зубы скалит, зеленым бесовским огнем взор его сияет. Насмешничает. Злится Оддлейв, а попасть по нему не может. Силен медведь, страшен, с одного удара в землю вбить может, да только не коснуться снежной поземки, не втоптать в стылую землю. С ревом бросается на рыжего упыря славный Оддлейв, промахивается раз за разом, задыхаться начинает, а толка все нет.
Играет чужак с сыном конунга, пляшет его клинок серебряной молнией, чертит в воздухе узоры. Сверкали зарницы, сверкали, а потом лишь раз ударила тонкая молния точно в прорезь шлема Оддлейва и грянул тогда гром – пал Оддлейв.
Молчала толпа. Конунг лишь от горя великого веки смежил, да раздавил в кулаке изукрашенный подлокотник кресла своего в щепы.

-Я и не знал, что ты такой умелый воин, Гвинн, - с уважением сказал Сигвальд после поединка, когда сидели они и пили вместе горячее вино с пряностями.
Король усмехнулся.
-Я совсем не умелый воин. Оддлейв был куда более умелым.
-Но как же тогда? – непонимающе посмотрел на Гвинна Сигвальд.
-Мы договорились биться на том оружии, что более всего любимо и привычно, помнишь? - испытующе посмотрел король Юга на норландского принца. Тот кивнул.
-Себастьян!
Откликнулся и вышел на этот призыв из стены серебряный дух, ши, принявший облик короля. Поклонился слегка Сигвальду. Чуть насмешливо.
-Он – мое оружие. Скажешь – подлость?
Долго молчал Сигвальд. С одной стороны – нечестно. С другой стороны – разве не было подлого расчета на пиру со стороны конунга? Ведь Оддлейв действительно славным воином был.
Отрицательно покачал головой норландец, но хмурая складка залегла меж его бровей.
Улыбался король Юга. Улыбался его двойник.

Долгими вечерами Сигвальд многое рассказывал королю Гвинну. В основном норландские легенды – про насмешника Локи, про конец мира – Рагнарек, про жизнь богов в Вальгалле, про мудрого Одина и подвиги Тора. Король слушал внимательно. Смотрел на метель за окном. Крутил на палец рыжие пряди. Улыбался.

Через три года от того визита – взвились под стенами норладских крепостей стяги с зелено-золотым змеем, что разевает пасть, и еще одно знамя, незнакомое – серебряное с алым руническим знаком. Знамя охоты, которое потом еще долго в кошмарных снах будут видеть на Севере. Грохнули барабаны войны, затрубили рога. С улюлюканьем и хохотом рванулись в бой страшные воины, пришедшие под этими знаменами. Бледны были их лица, к седлам их коней приторочены были кости, а шлемы выполнены в виде человеческих черепов.
Пристал к берегам Норландии Нагльфар, а рыжеволосый Локи, стоящий на его корме, улыбался так знакомо.
«Рагнарек» - летел панический крик над армией Севера, а солнце на небе стало черным и тьма пала на поле битвы, ознаменовав конец всего.

-Трон твой, - говорит Гвинн, улыбаясь Сигвальду. – Если бы не твои рассказы о местных легендах три года назад, вряд ли бы мы выиграли войну так легко.
Молчит Сигвальд.
Кровью залиты снега Норландии.
Нескоро еще смешные пузатые волчата будут играть здесь в снежную крепость.

Для  Тами Морок.
ОЭ. Рокэ, Робер (с фоном из Моро, Дракко и Клемента). Спасение вымирающего вида пегих кобыл с выпивкой на брудершафт в финале. Юмор, экшн, R. "После такого, герцог, мы с Вами просто обязаны выпить на брудершафт".

"Ревность - великая сила"

- О чем грустите, Эпинэ? – небрежно осведомился герцог Алва, падая в кресло, стоящее напротив того, в котором пребывал Робер. Означенный Робер пребывал не только в мягком кресле, но еще в мрачнейшем расположении духа.
-У вас вино с собой? – вопросом на вопрос ответил Эпинэ, поднимая исполненный меланхолии взор. Алва повнимательнее вгляделся в поднятое и присвистнул:
-От даже так? Впрочем, вино у меня всегда с собой, равно как и штопор. Полезная, знаете ли привычка, рекомендую.
-Носить с собой штопор?
-Разумеется. Держите бутылку. Бокалов я тут не вижу, предлагаю некуртуазно, из горла.
-Да хоть откуда… - Робер тяжело вздохнул.
-Вы пейте откуда есть. Так о чем грустите?
Робер некоторое время подумал. Отпил из бутылки. Подумал. Посмотрел на заинтересованного Алву и отпил еще.
-Лошадь мне жалко… - с еще одним тяжелым вздохом сообщил Эпинэ. – Вот просто так жалко, что совсем.
-Какую на этот раз? – приподнял бровь синеглазый кэнналиец.
Герцог Эпинэ еще раз приложился к бутылке, покрутил ее в руках, а потом решительно ответил:
-Пегую.
Герцог Алва задумчиво полюбовался видом из окна, потолком, бутылкой, потом, обращаясь к этой же бутылке, несколько рассеянно прокомментировал:
-Странно, до сего дня я на слух никогда не жаловался, а тут мерещится всякое…. Эпинэ, вам Пегую Кобылу жалко?
-Жалко, - кивнул Робер.
-Так. Плохо дело. И почему ж вам ее жалко?
-Она такая… - еще один тяжелый вздох. - Грустная. Одинокая. Никому не нужная. Одна-одинешенька. И не подкует ее никто нормально, и не поухаживает. Глаз этот с бельмом, может еще вылечить можно. А вообще, от плохого ухода какая угодно лошадь страшной станет.
В порыве вдохновения Робер вскинул взгляд на Рокэ:
– Может, ей еще помочь можно как-то?
Алва помолчал. Посмотрел на свет через уже почти пустую бутылку. Все-таки, герцог Эпинэ, жалеющий Пегую Кобылу, это вам не кошка чихнула, такое двумя глотками не запьешь.
-Может, и можно. Вы как к морковке относитесь, Эпинэ?
Робер поперхнулся вином:
-А то вы не в курсе! Терпеть ее не могу. А… что?
Рокэ усмехнулся:
-Придется потерпеть. Доставайте вашу морковку откуда хотите, Эпинэ, а я пошел искать вам вашу даму.
Обрадовав Робера этой двусмысленной сентенцией, герцог Алва взял бутылку и удалился в неизвестном направлении. Эпинэ показалось, что герцог вышел вообще через окно, которое при приближении персоны соберано спешно преобразилось в дверь.
Размышлять о сием чуде времени не было, надо было искать морковку. Робер поступил как и подобает потомственному аристократу – позвонил в шнурочек. На звонок никто не отреагировал и пришлось брать дело в свои руки и заняться розыском самостоятельно.
По всей логике если искать где-то в особняке морковку, то на кухне. Спустившись в означенное помещение, Робер обнаружил там в высшей степени необычное зрелище.
На столе стояли горящие свечи, корзинка с печеньем и две рюмки с касерой. Посреди этого великолепия сидели Клемент и еще одна крыса, трогательно прижавшаяся к его боку. На перервавшего их романтическую трапезу герцога, крысы посмотрели синхронно и в высшей степени возмущенно.
-Извините, - сказал Робер и слегка смутился. Надо же, как неудобно. Тут, можно сказать верный друг с дамой, а тут он, так внезапно и без стука, – я только за морковкой…
Морковка нашлась в стоящем у стены ящике. Ящик украшала крупная надпись «надергано в Рассветных Огородах».
-Эпинэ, вы там скоро? – донеслось со двора.
Робер молча набрал морковки и пошел на голос.
Посреди двора наблюдался довольный собой Алва и маячащая у самой дальней стены Пегая Кобыла. Никакого желания знакомиться и подходить ближе на уродливой лошадиной морде не наблюдалось. Напротив – наблюдалось желание покинуть негостеприимное место чем скорее, тем лучше.
-Прошу, - Рокэ сделал широкий жест в сторону лошади, - спасайте.
Робер задумчиво посмотрел на Пегую Кобылу. Кобыла задумчиво посмотрела на Робера и сделала шаг назад. Герцог Эпинэ взял пучок морковки наизготовку и пошел в атаку.
Следующие пятнадцать минут напоминали вальс с элементом внезапности. Робер к кобыле – кобыла от Робера - Робер к кобыле – кобыла от Робера – опа! а там Алва – быстро-быстро от Алвы – а там Робер.
-Потрясающе, - прокомментировал сии маневры кэнналиец. – Эпинэ, вы, оказывается, превосходно танцуете. Особенно вот эта протянутая с морковкой рука вам идет. Прям-таки первобытной грации добавляет.
-Алва, не издевайтесь. Как же ее подманить то? Морковку она не хочет.
-Хочет. Но стесняется. С женщинами часто так.
-М-да…. А то, что я тоже в некотором роде стесняюсь, ей в голову не приходит?
Алва пожал плечами и философски заметил:
-Что приходит в голову женщинам, подчас, неизвестно им самим. Но в этом и прелесть.
Пегая Кобыла кокетливо тряхнула гривой и переступила с ноги на ногу, недоверчиво косясь в сторону философствующего герцога.
-Алва, мне кажется, что она вас боится.
-Вам не кажется.
-Но как же тогда?
-Используем это преимущество. Я могу обойти ее с тыла. Так как она меня боится – побежит на вас.
-Не надо. Я не готов к столь близким отношениям столь внезапно.
-Жаль. То есть вы предпочитаете длительные ухаживания?
-Разумеется. Иди сюда, моя хорошая, - продолжил ласково увещевать животное Робер. - Морковка смотри какая вкусная. Хорошая такая, свежая, специально для тебя… Рокэ, она не идет. И жрать не хочет. По глазам вижу. Может, весна?
-Нет, Эпинэ, настолько мой альтруизм не распространяется. Моро я к ней не пущу. В лучшем варианте он ее копытами забьет, в худшем – страшно подумать, что от этого союза родится.
-Полумориск-полувыходец. Как же тебя подманить то? Хорошая моя, красавица, иди сюда, какая у нас грива, какие глаза… глаз, то есть… Нет, не идет. Может, Дракко ей привести? Плод любви то вряд ли прямо вот так сразу случится.
-Блестяще, Эпинэ. Вы потом этот плод любви воспитывать будете?
-А и буду! – расправил плечи Робер. - В конце концов, она такая одна единственная, вымирающий, можно сказать, вид.
Лошадь кокетливо хлопнула ресничками и застенчиво сделала шажок навстречу.
-У меня складывается впечатление, Эпинэ, что вы ей нравитесь куда больше Дракко.
-У меня оно тоже складывается…. Красавица моя, никто тебя не ценит, все гоняют, - ворковал Робер, подбираясь все ближе к Пегой Кобыле. Означенная красавица мелко-мелко перебирала ногами навстречу и старательно не смотрела на своего ухажера. Когда до цели оставалось метра три, лошадь остановилась и выразительно пощелкала зубами в сторону Алвы. Оскалилась, махнула хвостом и опять кокетливо опустила ресницы, скосив взгляд на Робера.
Ворон рассмеялся.
-Ваша дама, Эпинэ, намекает на подвиг в свою честь. Вы, как доблестный рыцарь должны отмстить ее заклятому врагу.
-То есть вам. И чем я вам буду мстить? – несколько озадаченно.
Алва пожал плечами.
-Чем хотите, но только не морковкой.
-Так, а больше и нет ничего, - еще более озадаченно.
-Эпинэ, вы лошадь вообще спасать еще хотите? – в красивом баритоне отчетливо звучала скука. - Если хотите – сделайте страшное лицо и нападайте. Я успешно изгонюсь обратно в гостиную и продолжу пить.
Робер посмотрел на лошадь. На Алву. На лошадь. На Алву. Потом опустился перед последним на колено и красивым жестом протянул ему морковку.
Алва приподнял бровь. Робер улыбнулся.
-Прошу вас, возьмите сей скромный дар в залог моей любви. Быть может не букет из роз сие прекрасный, зато с душою вам преподнесен, любовь моя, примите же морковь из рук моих…
-Вы сдурели, Эпинэ? – холодно поинтересовался кэнналиец, взирая на улыбающегося Робера.
Пегая Кобыла возмущенно заржала, в два скачка преодолела расстояние до герцогов, выхватила морковку и триумфально ее сжевала, рассерженно косясь на Робера. Негодование и ревность в ее взоре полыхали закатным пламенем. Морковь была уничтожена с невероятной скоростью, а герцог Эпинэ удостоился быть прихваченным зубами за плечо. Робер поднялся, похлопал лошадь по шее. Та фыркнула и снова кокетливо опустила ресницы.
-О, женщины… - возвел синие очи к небу кэнналиец.
Робер погладил лошадь по морде.
-Красавица… Глаз полечим, причешем, подкуем. Замечательная будет лошадка. Нет, ты и сейчас красавица, но будешь еще краше.
Алва покачал головой.
-Как закончите общаться с дамой, возвращайтесь в гостиную. После подобного мы с вами обязаны выпить на брудершафт. Ибо называть на «вы» человека, которому только что изъяснялись в любви с морковкой в руках, я вам не позволю.

Для  .Кристиан.
Белый Город. Ложь и Жестокость, экшн, интриги. Ключ - ши в стиле индастриал, возрождение Лжи, "и почему бы ты помог именно мне?"

"Le fleur du mal"

-Добрый вечер всем, кто нас слушает сегодня ночью. Вы на волнах радио "Авалон" и сегодня с вами с полуночи до утра я, диджей Артур. И для всех, кто сейчас в дороге, прозвучит песня прекрасной Вивианы Озерной под названием «Дорога в никуда».
Галахад хмыкнул и ткнул в кнопочку магнитолы, переключаясь на другую волну. Диджейский юмор на фоне текущей ситуации совершенно не радовал. Равно, как и не радовала сама текущая ситуация, а именно грандиозная пробка, можно сказать даже Пробка на въезде в Белый Город. Стоял Галахад в этой пробке уже больше полутора часов и проехал за это время от силы километра два. А до цели оставалось еще примерно десять.
-Чтобы я. Еще раз. Да перед праздниками. Да никогда, - поклялся он.
От этой клятвы легче не стало.
-Вот ши хорошо… - вздохнул сидящий рядом на пассажирском сиденье Торвальд. – Они по Меже, если что, все объехать могут.
-Наивное человеческое дитя, - скептично отозвалась с заднего сиденья неблагая Мада. – Чтоб ты знал, там сейчас и на Меже пробка.
-О как… А с чего это?
Мада на секунду исчезла, переходя на иной пласт реальности, а вернувшись, пояснила:
-Какой-то Высокий едет, говорят, вот и перекрыли. Как бы чего не вышло, в общем. Проедет – откроют. Кстати, мальчики, впереди я вижу пост Дорожно-Патрульной Стражи.
-И что? – меланхолично откликнулся Галахад.
-А то, дитя человеческое, что у тебя заклинание, поддерживающее исправность машины, давно обновлялось? Ты на техосмотре давно был?
-Ой, мать… Ой-ей-ей…
-Хоть мать, хоть отэц! – вставил свои пять медных Тор. – Мадочка, душечка, а ты не посмотришь, у них радар то есть? Они сканируют вообще наличие заклинаний то?
-Есть, - мстительно отозвалась ши. – Причем хорошего радиуса покрытия. Не проскочим.
-Жопа, - еще более меланхолично резюмировал Галахад. – Как же я забыл то про него. А все праздники эти, чтоб им хорошо было… Что теперь делать?
-Дать бабла, - предложил Тор.
-Нету.
-Плохо. Мада, а ты не начаруешь нам?
-Чего? Бабла? Я вам что – лепрекон?!
-Нет, лепреконское бабло под сканером видно, а дэпээсники всегда со сканерами ходят. Может ты нам на машину морок набросишь какой?
-Ты не дитя человеческое, Тор. Ты дитя пенька дубового и коряги еще более дубовой. Ну какой морок, а? Хотите на пятнадцать суток влететь?
-Так и так влетим. Либо за то, что заклинание не обновлено, либо за морок.
-За техосмотр дешевле выйдет.
-Бабла все равно ни медяшки. Мадочка, придумай что-нибудь, а? Может там проехал уже этот ваш Высокий, и мы по Меже проскочим как-нибудь, а?
Неблагая окинула друзей горящим взором.
-Это вы мне предлагаете на Межу тащить машину с двумя здоровенными лбами? Нарушать эдикт? Рисковать своим статусом? Что мне за это будет?
Галахад и Торвальд переглянулись. Вздохнули.
-Желание.
-По рукам, - улыбнулась неблагая. – Амулеты есть?
-Чтоб по Меже? Есть.
-На сколько хватит?
-У меня на три минуты, у Тора на пять.
-Значит, в три минуты надо уложиться. Сейчас я гляну, как там у нас…
На некоторое время в машине воцарилось молчание.
-Так, мальчики, одевайте бирюльки, проезд открыли.
Воздух вокруг машины задрожал, затуманился, пространство дрогнуло и исказилось. Вместо широкой восьмиполосной асфальтовой автострады, забитой машинами как банка шпротами, свет фар выхватывал широкую восьмиполосную мощеную камнем дорогу. Пустую.
-Газу, - лениво кивнула Мада.
Галахад втопил и верный полноприводный «Охотник 754» с утробным ревом взял с места.
-Ой, мальчики… - как-то непривычно тихо сказала Мада, через несколько секунд после старта.
-Что такое? – обернулся к ней Тор.
Мада молча указала пальцем назад.
Там неумолимо приближалось порядка тридцати всадников. Огненногривые кони, мертвенный свет факелов, зловещая песнь боевых рогов, волки у стремени. Их машину нагонял кортеж кого-то несомненно важного, кого-то несомненно крутого, и, несомненно, Высокого. С такими понтами – с факелами, трубя в рога – ездили только очень, очень крутые нелюди.
-Это мы не после него, а перед ним выскочили? – чувствуя, как неумолимо седеет, тихим басом прогудел Тор.
Мада кивнула.
-Газу!!! Очень-очень газу!
Спидометр показал лаконичное «180 км/ч», но блистательный кортеж неумолимо догонял. Уже можно было разглядеть ало-серебряный стяг в руках у знаменосца.
-Это ж надо было... Выпереться в Новый Год… В аккурат под копыта Высокому со свитой… Праздник какой-то, - еще более меланхолично сообщил Галахад, остервенело топя в пол педаль газа. – Интересно, нам сразу хана?
-В зависимости от того, кто…
Договорить Мада не успела. Всадники нагнали машину и копыта коней с грохотом ударили по ней, сминая металл как бумагу.

Тор очнулся первым. В машине, стоящей на обочине, в Тварном мире, по прежнему пристегнутый ремнем безопасности.
-Я жив? – удивленно поинтересовался он сам у себя. Ощупал. Славный сын Севера действительно был жив. Констатировав этот факт, Торвальд огляделся. И замер.
Заключив машину в кольцо, на дороге выстроились те самые всадники. Диаметр оцепления равнялся в аккурат ширине трассы. Пробка неумолимо росла, но делала это тихо. Против таких – сильных, злых, жестоких – не попрешь с криками «освободи дорогу». Закованные в лунные доспехи всадники стояли молча и факелы в их руках бросали неверные тени на бледные лица.
А рядом с машиной, в центре кольца был тот самый Высокий. Метель и вьюга запутались в его белоснежных волосах, черная безлунная ночь опустилась на плечи ему плащом, алый отблеск окровавленной стали – его доспехи, полная желтая луна в его взгляде.
А на руках Высокий держит то, что когда-то было Галахадом.
-Хорошо, Мада, - холод и стужа в голосе Высокого. – Очень хорошо. Вовремя.
Неблагая Мада склоняет голову, прячет довольную улыбку. Угодила.
-Высокий Жестокость доволен? – с долей кокетства интересуется ши.
Он не отвечает. Желтый взгляд прикован к тому, кого он держит на руках. Тает, уходит в ничто человеческое тело, рассыпается прахом. А из этого праха, взамен него, распускается в холодных ладонях черный цветок. Прекрасный, ядовитый, притягательный. Вечный. Раскрываются лепестки – подхватывает ветер тяжелые шелковые пряди черных волос, целует так бережно снежно-белую кожу, скользит свет полной луны вдоль точеных изгибов совершенного тела, проходится лаской звездный свет по тонким чертам.
-Просыпайся, Ложь, - изогнулись бескровные губы в усмешке. Дрогнули в ответ угольно-черные ресницы, приоткрылись, выпуская темный бездонный взгляд.
-Ты? – удивленно.
Подлетает к стоящим один из свиты, подводит коня и сгибается в поклоне, подставляя спину Высокому, чтобы смог тот сесть в седло со своей драгоценной ношей.
Снова усмехается волчья луна во взоре.
-Я.
-Но почему именно ты?
-Не все ли равно? – Высокий небрежно кивает свите, снова трубят рога, воины сворачивают кольцо и кони летят в галоп. – У тебя будет еще немного вечности, чтобы выяснить это. Откровенность – не мое второе имя.
Звезды падают с неба, сплетаясь в тончайшую ткань и укрывая дорогу позади уносящихся по дороге в никуда.

Тор проморгался. Почесал в затылке. Сел за руль. Ткнул в кнопочку магнитолы.
-С вами по-прежнему радио "Авалон" и я – диджей Артур! Для тех, кто все еще стоит в пробке на въезде в город, мы передаем песню «Скоро рассвет» группы Васильки.
Мада влезла на пассажирское сиденье.
-Ну ты и стервь… - пробасил Тор. – Не могла сказать, что наш Галахад не человек?
-Я неблагая, дитя пенька и коряги, забыл? Ты мне еще желание должен за проезд по Меже, между прочим.
-Ну ты…
-Неблагая, хотел сказать?
-Конечно.
-Поехали уже. А то действительно, рассвет уже. Гляди, пробка вроде рассасывается…
-Неудивительно. Тут кто угодно рассосется от такого зрелища.
«Охотник 754» взревел мотором и понесся дальше к Белому Городу.

для  Houli.
Данж по Белому Городу. Тиар (Фашист Фашистович)/Луи, ангст. "непросто просить прощения у
человека, которого чуть не убил"

"Солнце подо льдом"

У него некрасивые глаза. Светло-серые, почти белые. Пронзительные, холодные, страшные. Приковывает к месту его взгляд, так стужа сковывает тело, если слишком долго простоять на зимнем ветру. Не пошевелиться, не вдохнуть.
У него некрасивые губы. Тонкие, бескровные, неживые губы человека, который вмерз в лед давным-давно. Столкнешься с ним взглядом сквозь толщу замерзшей воды - и так и застынешь.
Он роняет слова неторопливо, и каждое слово как приговор судьи. Не подлежит обжалованию.
У него некрасивые руки. Теперь – некрасивые. Перебитые кости и расплющенные суставы никогда не срастутся как надо, как бы не старались целители.
Его равнодушие и безразличие - как сходящая с гор снежная лавина. Можно кричать и бежать, навстречу или от нее, ей все равно, она сомнет и раздавит, прокатится дальше, размазав хрупкого человечка забавным кровавым пятном, и не оглянется.
У него некрасивое лицо – слишком узкое, слишком неправильные черты – тонкий острый нос, впалые щеки.
У него некрасивые волосы – белесые, почти что седые.
Он вообще – некрасивый.
-Тиар, я пришел…. – слова, которые хочется сказать, режут горло осколками льда. Приходится выталкивать их насильно, они сами никак - цепляются зазубренной кромкой.
-Я вижу, - холодно говорит он. Бесстрастен прозрачный взгляд – только чуть пульсирует ровная точка зрачка.
-Я пришел, - воздуха! как хочется воздуха, но нельзя глубоко дышать на морозе – выстудишь легкие, будешь потом выкашливать кровавые ошметки, - я хотел сказать…
-Говорите, - падает на хрупкое теплое человеческое тело еще одна глыба льда.
-Я… - уронить взгляд, нельзя смотреть на солнце в морозный день, оно слепит, а на глаза наворачиваются слезы. – Простите меня.
Выдохом. Облаком пара. Морозным узором на стекле.
-За что? – айсберг не растопить человеческим дыханием.
Прикусить губу до крови. Хотя бы она сейчас теплая.
-Понимаете, вы ведь тогда из-за меня попали в подвалы Инквизиции. Из-за меня, я виноват, я таким дураком был…
-Вы им и остались, - обжигает студеная вода. – Что-то еще?
Тишина. Над арктическими льдами всегда тишина, глупые теплые люди не осмеливаются тревожить их своим дыханием и пустыми словами. Словами никогда ничему не поможешь, не срастишь кости, не вернешь время вспять.
-Нет… Я просто хотел попросить прощения… - закипают слезы, глупые горячие слезы.
-Вы его попросили. Можете идти.
Вот и все. Сошла лавина и похоронила под собой все – надежду, радость, тепло. Живи теперь с этим как сможешь. Хотел как лучше, а едва не убил человека, который спасал тебе жизнь.
-Я… Тиар, понимаете, я не хотел чтобы так вышло, правда! Да, я дурак, но я правда тогда не думал, что все так обернется, - последней вспышкой.
Можно ли назвать сходящий с гор сель жестоким? Можно упрекать лютую стужу в том, что она вытягивает тепло и убивает?
Он некрасивый. У него тонкие губы, холодные и жесткие.
У него сильные руки и некрасивые искалеченные пальцы, которые умеют касаться властно и бережно.
Он вообще -некрасивый.
-А можно не идти? – выровняв дыхание.
-А можете и не идти, - скользит солнечный луч вдоль острых ледяных граней айсберга намеком на улыбку.
Так красивы арктические льды под солнцем. В них все – радуга света, слепящая, яркая, невозможно прекрасная. А когда сходит лавина – можно поднять голову и ловить губами безжалостный снег, который жалящими поцелуями покрывает лицо и в одно движение погребает под собой хрупкое человеческое тело.

для  Кэллиг
ОЭ. Сильвестр, Алва, "Кардинал, вы сошли с ума." "Должно же быть какое-то разнообразие?", романс. АУ. Морисская медицина в действии)

"Какие куртизанки?!"

- А жить тебе осталось ровно пять часов, - важно сообщил здоровенный жирный пасюк, в усах которого застряли крошки печенья и отхлебнул шадди из тонкостенной чашечки с вишенками. Любимой, между прочим, чашечки Его Высокопреосвящества.
Кардинал от подобной наглости проснулся. Сны последнее время снились, конечно, не самые распрекрасные, но до подобного не доходило. Чтобы какая то мерзкая крыса пила шадди из его чашечки и еще и смерть предрекала? Ладно бы еще ему ворон снился – фольклор предписывал этим черным птицам всякие неприятные вещи пророчить, каркать, так сказать.
Учитывая, сколько неприятностей Сильвестру принес Алва, ворон, нагло пьющий шадди из любимой чашечки, в этом сне был бы уместнее.
-Пять часов остались, ну надо же, - мрачно сообщил в пространство кардинал. Сердце нехорошо кольнуло. Вкралась мыслишка – а что если и правда, пять?
Сильвестр в вещие сны и мистику не верил.
Но мыслишка осталась. И уходить не желала ни в какую.
Часы давно отбили полночь, но, несмотря на поздний час, в кабинет был призван Агний с шадди и отчетами. Кардинал углубился в работу, но мыслишка продолжала зудеть и отогнать ее не могли даже финансовые перипетии государственной важности.
В четыре часа ночи заспанный Агний постучался в кабинет и сообщил:
-Ваше Высокопреосвящество! К вам герцог Алва.
-Один?
-Нет. С вином и гитарой.
Кардинал изумленно отставил чашечку с вишенками в сторону.
-Проси.
Что могло понадобиться Рокэ от него в четыре часа ночи? Сердце снова кольнуло. Случилось что-то?
В кабинет действительно явился Ворон. Уже явно нетрезвый, действительно, с вином и гитарой, но при этом на лице кэнналийца никакой печати тревоги, либо же случившегося страшного не лежало. Сердце колоть прекратило.
-Куртизанок я не привел, - сообщила одна из головных болей Сильвестра, падая в свое кресло. Разумеется, кресло было самое что ни на есть кардинальское, только за годы общения Сильвестр мысленно отписал его Алве. Была даже мысль в завещании это указать, но как-то забылась в свое время, а вот сейчас вспомнилась.
Кардинал окинул герцога в кресле задумчивым взглядом.
-Каких куртизанок? Герцог, вы себя хорошо чувствуете?
-Просто прекрасно, - сверкнул улыбкой означенный герцог. – А куртизанок я не привел именно потому, что понятия не имею о том – каких.
Сильвестр посмотрел вопросительно и ожидающе. Кэнналиец с присущей ему хищной грацией открывал бутылку. Почему-то грациозно открывать бутылки получалось только у Алвы. Так, к кошкам грацию. Неужели сакотта? Кардинал слышал, что если злоупотребить этим средством, оно не только вызывало преждевременное старение, но и легкую неадекватность поведения.
Впрочем, тут надо было вообще сначала определиться с тем, что такое для Алвы адекватность.
Синеглазая головная – а иногда и сердечная – боль кардинала всея Талига соизволила, наконец, пояснить:
-Я не осведомлен о ваших вкусах и не знаю, какие именно куртизанки вам нравятся. Брюнетки, блондинки, рыжие?
-Какие куртизанки?! – возопил кардинал. – Я уже двадцать лет думать забыл о любых куртизанках!
-А вот это вы как раз зря, - открывая уже вторую бутылку. - Впрочем, там Хуан за дверями дежурит, так что, как только вы определитесь какие куртизанки нужны– он натаскает.
-Герцог, с вами точно все хорошо? – кардинал смерил безумца тяжелым взглядом.
-Со мной – да. А вот с вами – нет, - беспечно отозвался тот. Налил в бокал вина и поставил оный на ручку кресла привычным жестом.
-А по-моему все как раз наоборот. Алва, вы явились ко мне в кабинет посреди ночи с вином, гитарой и Хуаном для того, чтобы предложить натаскать куртизанок?
-Нет. Вино я принес, чтобы пить, гитару – играть, Хуана – пригодится, а без куртизанок все это рискует перерасти в непотребство.
-Оно уже переросло. Объясните наконец, что все это значит?
Алва пожал плечами, вскинул гитару на руки:
-Извольте. Я не могу позволить вам отправиться в Закат как какому-то кардиналу. Вы, между прочим, весьма неплохой человек. Поэтому провожать вас будут вино, музыка и прекрасные женщины. Впрочем, если вы настаиваете, обойдемся вином и музыкой.
-А с чего вы взяли, что я собираюсь в Закат?
-Так это же очевидно, - пальцы прошлись по струнам, ласково огладили деку гитары.
-Я что, так плохо выгляжу? Я похож на умирающего? – продолжал допытываться Сильвестр.
Дверь кабинета распахнулась и на пороге нарисовался Агний:
-Ваше Высокопреосвящество! К вам с докладом… - голос его перешел в сдавленное бульканье и верный секретарь опал как озимые на руки стоящему позади него Хуану. Бывший работорговец солнечно улыбнулся присутствующим и спрятал за спину тяжелое серебряное блюдо. Древнегальтарское. И аккуратненько прикрыл двери.
-Молодец, -прокомментировал творящееся непотребство Алва. – Не хватало тут нам еще опять докладов и отчетов.
Сильвестр понял, что Закат действительно близок. Он вот прямо сейчас туда отправится. Во дворце хозяйничают кэнналийцы, глушат секретарей, водят куртизанок, несут какой-то бред, творят вообще неизвестно что, садясь вплотную к кардинальской персоне и ставя перед оной бокал и бутылку.
-Пейте. А я буду вам петь, - и в синих глазах напротив лишь бесконечное небо. Бесконечно свободное, бесконечно огромное, теплое летнее небо.
Распахнуто окно и в комнату врывается запах цветущих вишен, сладкий и свежий. Так было в Дораке, такое небо было там очень давно, много лет назад, когда юный Квентин безрассудно тратил свои солнечные дни на что угодно, кроме важных бумаг и чужих дел. Так ли безрассуден он был тогда? Шумят деревья, поет ветер и все ближе то время, когда можно было жить, дышать полной грудью, не боясь, что очередной глубокий вдох мучительной болью отзовется в сердце. На секунду становится холодно, очень холодно, но порыв теплого ветра, чуть соленый морской бриз, уносит призрак зимы прочь, в никуда, гонит прочь насмешливым и чуть хриплым голосом. Звенят струны, поет ветер, одуряюще пахнут вишни – и все ближе бесконечное синее небо.

Кардинал проснулся. Сел. Потер виски. Прислушался к собственному сердцу. Оно билось. Не ворочалось, не дергалось, а просто билось. Ровно и сильно.
-Агний!
Явился секретарь как обычно – с подносом и постной физиономией.
-Шадди?
-К кошкам шадди. Вина. И, пожалуй, куртизанок.
-Вы сошли с ума?!
Сильвестр усмехнулся:
-Должно же быть хоть какое-то разнообразие.


для  О с т р о л и с т
Белый Город. Эйдан, Гвинн. Жанр - любой. Что-нибудь ритуально-красивое. Ключ: "зимний лес", "танец". Ритуально-красивого не получилось, получилось иначе)

"Оберег"

Зима в этом году выдалась удивительно холодной и снежной. Такого, чтобы дома завалило едва ли не по крышу, даже старики не помнили.
Женщины поселения Велвин усиленно вычесывали всех, на ком есть шерсть и вязали теплые вещи. Мужчины поселения Велвин практически поселились в лесах, занимаясь заготовкой дров.
Целитель поселения Велвин перевыполнил годовую норму по варке мазей от обморожения и сбился с ног, бегая с припарками от кашля по всем больным.
И только дети были просто и безыскусно счастливы, самозабвенно играя в снежки.
Поздним вечером Эйдан-целитель, окончив наконец-то дневные дела и заботы, уселся у очага с пачкой разнообразных веревочек, бусин, сушеных травок и деревянных фигурок. Всему этому добру надлежало стать амулетами. На них спрос тоже повысился.
У порога что-то поскреблось в закрытую дверь и шумно вздохнуло. Эйдан улыбнулся.
-Греться пришел? – спросил он, открывая дверь и впуская в дом здоровенного мохнатого белого пса. Пес умильно посмотрел на целителя, свесил язык из пасти и плюхнулся рядом с очагом. Блаженно сощурился, понюхал будущие амулеты и положил голову на лапы.
-Одобрил, да? – усмехнулся Эйдан, возвращаясь к работе. Пес скосил хитрый черный глаз и, разумеется, промолчал. Но по его довольной морде было заметно, что одобряет он тут все. Начиная от тепла, исходящего от тлеющих в очаге угольев, заканчивая персоной самого целителя.
В дверь постучали.
-О нет, - тихо сказал целитель, - если опять кто-то по-пьяни с бревна упал и что-нибудь себе сломал, я прямо не знаю, что сейчас сделаю.
Но долг велел помогать людям. Эйдан пошел к двери. Пес приподнял голову, прислушался, потом фыркнул и снова уронил голову на лапы. Нетерпеливо застучал по полу пушистый белый хвост. Эйдан притормозил, оглядываясь на зверя.
-Что, думаешь, не работа пришла?
Пес вывалил розовый язык из пасти, хитро глядя на целителя. Смеялся он так.
Эйдан хмыкнул, но дверь, тем не менее открыл.
-Здравствуй, Белый Волк, - улыбнулся гость. – Можно войти?
На пороге скромного домика велвинского целителя стоял Его Величество Гвинн Мейриг ап Нуадд. Весьма заснеженное, надо сказать, Величество.
Вот это и называется – падать как снег на голову. Нежданно, негаданно, да и вообще – с чего бы вдруг королю оказываться в захолустной деревушке?
Эйдан поспешно сделал шаг в сторону, пропуская короля внутрь:
-Конечно, проходите, Ваше Величество.
-Зови меня Гвинн, - улыбнулся король и непосредственно поинтересовался, - а куда у тебя можно шубу положить?
-Да вот сюда на лавку, - несколько растерянно сказал Эйдан, делая жест в сторону оной. Гвинн кивнул, сбрасывая с плеч белый мех и тряхнул волосами. Снег в них стремительно таял.
У очага шумно вздохнули, привлекая внимание.
-О, и тебе здравствуй, Белый Волк-младший, - Гвинн подошел к псу и присел рядом с ним, спокойно укладывая ладонь на пушистый загривок.
-Это кто из нас еще младший, - заметил Эйдан, с удивлением рассматривая королевскую шубу. Целитель был готов поклясться, что оная шуба только что тихонько отряхнулась от снега самостоятельно и легла поудобнее. – Я когда совсем маленький был – он уже такой был. Крупный и с наглой мордой. У бабки моей однажды кусок сыра спер и сожрал. Ух, она орала…
На этой фразе пес умильно сощурил глаза и ткнулся лобастой головой в королевское колено. Мол, не верь, не так все было, бабка сама небось тот сыр сожрала, а на меня, такого хорошего, все свалила.
Гвинн потрепал зверя за ушами и перевел взгляд на Эйдана:
-Ничего, что я так, без приглашения? – слегка застенчиво. Целитель замотал головой:
-Нет-нет, что вы… ты, то есть. Напротив. Я не ожидал просто, но очень рад. Честно.
-Хорошо, - улыбнулся король. – Я мимо ехал, вот, решил проведать.
Мимо ехал? Эйдан прикинул расстояние до ближайшего тракта. Это минимум неделю по лесу переть. Сколько до столицы – вообще лучше не думать. Одно слово – глухомань.
-Может, чаю?
-Не откажусь. Ой, чуть не забыл, - король подхватился с лавки и резво метнулся к двери. – Я сейчас!
Хлопнула дверь, через минуту хлопнула снова и снова слегка заснеженный король – на улице по-прежнему мело – предстал перед целителем со свертком в руках.
-Держи. Это тебе.
Эйдан обстоятельно и неторопливо отставил в сторону котелок с водой, баночку с чаем, вытер руки полотенцем и только после этого принял увесистый сверток. Положил на стол и начал аккуратно разворачивать темно-зеленый бархат.
В свертке обнаружилась книга, коробка с печеньем, бутылка темного стекла и стеклянный шар.
-Книгу Рейстлин написал, - снова улыбнулся Гвинн, - она с автографом.
-Спасибо, - чистосердечно сказал целитель, поднимая на короля взгляд. – Это очень здорово. Только… Как-то неловко теперь. Ты с подарками, а я прямо не знаю, что подарить-то…
Гвинн накрутил на палец рыжую прядь.
-Сделай мне оберег, - серьезно сказал король. – Сможешь?
-Конечно. А какой?
-Я расскажу. Но сначала чай, хорошо?
-Хорошо.
Король кивнул, вернулся к очагу и мохнатому белому псу.
-Извини, для тебя я ничего не прихватил, - снова погладив зверя промеж ушей. – Да и не знаю я, что хотят призрачные звери…
-Жрать они хотят, - буркнул целитель, заваривая чай, - причем постоянно и все подряд. Кто у меня две ложки сгрыз и не подавился?
Пес отвел глаза в сторону. Морда его выражала полнейшую невинность. Не он, разумеется.
Запахло медом и травами. Эйдан протянул королю огромную глиняную кружку, украшенную орнаментом из цветов и трав.
-Осторожно, горячее.
-Спасибо, - Гвинн бережно принял чудо-кружку. Здоровенная, массивная, грубая, она очень контрастировала с тонкими белыми пальцами, держащими ее. Хищно сиял на одном из них перстень с изумрудом. Эйдан, зацепившись за него взглядом, почувствовал легкий холодок между лопаток. Мирабиль. Мощнейший. И очень, очень странный.
Некоторое время молчали. Гвинн с любопытством оглядывал убранство домика целителя, Эйдан разглядывал короля, пес валялся в ногах у обоих ленивым пушистым ковром и ничего не разглядывал. Спал.
-Про оберег… Мне бы хотелось, чтобы человек, у которого он будет, был здоров. Чтобы у него ничего не болело. Чтобы ему не было холодно и одиноко. Чтобы он возвращался домой и понимал, что его тут ждут. Чтобы ему было тепло, как если бы он вот как я сейчас – сидел у очага с кружкой чая в руках, в спокойствии и мире, хотя за окном воет вьюга. Чтобы всякая мелкая хворь обходила этого человека стороной. Чтобы он чаще улыбался. Можно сделать такой оберег?
Король говорил, а Эйдану казалось, что сейчас он, не умея, на одном желании, плетет заклятие. Конечно, они не так плетутся, совсем не так. Но что-то такое в этом было. Такое. Хорошее.
-Можно, - улыбнулся целитель, мысленно уже подбирая компоненты для оберега. – Я его вам прямо сейчас сделаю. Пока… Пока не потерял ощущение.
Король кивнул, опуская ресницы и пряча лицо за волосами и кружкой. Стеснялся.
А Эйдан отставил кружку, тряхнул волосами, заплел на удачу косичку, подвернул рукава – и работа закипела. Теплый свет очага, янтарный, медовый. Запах трав – чуть горький и свежий. Улыбка – спокойная, добрая.
За окном воет буря – а в маленьком домике так тепло и уютно. Сопит большая собака в ногах, греет живой огонь, тихо напевает что-то целитель за работой. Вплетает заклятие в оберег, сохраняя это все.
-Готово, - лег в подставленные узкие ладони готовый оберег. Янтарные бусины и гладкие деревянные пластинки с вырезанными на них рунами связаны огненно-рыжими нитями. Гвинн бережно коснулся подарка самыми кончиками пальцев. Погладил – едва-едва – как новорожденного котенка. Прикрыл глаза, словно прислушиваясь.
-Спасибо тебе… - поднимая благодарный взгляд.
Теперь застеснялся Эйдан. Кивнул, отвернулся, взял пустые кружки, понес на стол. В груди трепыхалось что-то такое – очень радостное и очень теплое.
Король попрощался и уехал под утро, когда до рассвета оставалось порядка пары часов. Выглянув в окно, Эйдан увидел, как выехал из леса всадник на белоснежном коне, как подхватил к себе в седло короля и как растаяли они в набирающей силу вьюге.
-Мимо он ехал, а… - покачал головой целитель.
Тихий мелодичный перезвон серебряных колокольчиков откуда-то сбоку привлек внимание Эйдана. Он обернулся.
Оставленный на столе стеклянный шар чуть светился. В нем отражалась поляна в заснеженном лесу, освещенная лунным светом.
Эйдан подошел поближе, склоняясь к шару.
Там, внутри этого шарика, на поляне танцевали серебряные. Завораживающе, легко, не приминая снега. Улыбались, смеялись, а падающий с неба снег ложился на поляну с нежным хрустальным звоном. Легкие красивые беспечные снежные духи. Так танцует метель – не когда мчится сквозь лес, сминая все, замораживая кровь живых, а, отдыхая – легко и нежно.
Целитель улыбнулся, аккуратно поставив стеклянный шарик повыше на полку, чтобы его не постигла участь ложек.
Белый зверь скосил взгляд на недоступный шарик.
-Не вздумай, - предупредил его Эйдан. – Если сожрешь – из тебя же и достану.
Пес прикрыл морду лапами и сделал вид, что все понял.


для  Sehn Sucht
Кантор, Орландо. Новый год в Поморье с попыткой проникнуться чужими традициями, обучение катанию на коньках. Романтичного чего-нибудь хочется. "на месте эльфийская ловкость. но на лед она не распространяется", "а снегурочка не растает?"

"Традиции"

Новый Год в каждой стране справляли по-разному. В Ортане, к примеру, наряжали елку у городской ратуши, на улицах появлялись симпатичные крохотные деревянные домики, в которых продавали жареный миндаль и горячее вино со специями. В Эгине, как всегда, устраивали спортивные состязания. В Лондре вешали на двери венки из омелы, переплетенные ленточками, ходили по улицам и пели праздничные песни. В Мистралии зажигали огромные костры и плясали, носились из дома в дом, втягивая в общую развеселую карусель тех, кто пытался отсидеться от праздника. В Хине по улицам носили дракона с фонариками. А в Поморье заливали преогромнейший каток, по центру которого строили кабак, в котором всех желающих угощали блинами с икрой и, разумеется, водкой.
-Кабальеро такой затейник, - вздохнул король Мистралии Орландо Второй, пока означенный кабальеро помогал величеству облачиться в коньки. – Я вообще не уверен, что стоять на этом смогу, не то, что ехать…
Кантор усмехнулся:
-Сможешь. Не туго так? – затягивая шнуровку правого конька. Орландо отрицательно покачал головой и перевел взгляд на каток.
Там по льду буквально летала разноцветная толпа – с хохотом, визгом, некоторые с песней. Такое ощущение, что на лед высыпали множество ярких мохнатых бусин. Мохнатых – потому, что в Поморье очень холодно и все в шубах.
Идея «встретить Новый Год в Поморье» изначально принадлежала самому Орландо, которому очень хотелось сменить обстановку, отдохнуть и чего-то необычного. Он задолго до праздника, высказал эту мысль вслух, да и забыл о ней.
Поэтому, когда в аккурат в последний день года за ним явился товарищ Кантор с телепортистом, Орландо сначала обиделся. Телепорт у него и самого получался прекрасно почти всегда. Почти совсем всегда. Потом король поинтересовался, что это такое маэстро задумал. Тут-то и выяснилось, что королевскую идею Диего не забыл. И предложил быстрее отправляться, а то что-то в Поморье там уже стынет, Орландо не очень понял, что именно.
-Там же холодно!
-Шубу и шапку я уже купил, - отмахнулся кабальеро, - они там тебя ждут.
-Мне надо дела закончить.
-Не надо. Все уже гуляют и к делам вернутся дня через три, а то и через неделю.
-Амарго….
-Амарго уже никакой и под елкой в кругу семьи. Как и каждый нормальный человек.
-Я не человек…
-Мафей, между прочим, вместе с Сашей помогают Максу с украшательством дома. Еще кандидатуры?
-Хм… а откуда ты это все знаешь?
-С утра пил с твоей разведкой. Ну пошли уже, а? А то ведь пропустим все, обидно будет.
И вот они, собственно, здесь. Орландо поплотнее закутался в шубу патриотичной красно-черной расцветки. Шуба была мягкая, длинная и очень теплая.
-Все, - кабальеро закончил шнуровать монаршие коньки, с удовлетворением оглядел результат своих трудов и подал королю руку. – Пошли на лед.
Орландо поднялся. Сделал пару шагов. Ужасно непривычно. Вся надежда на эльфийскую грацию. Без нее ходить в этих ботинках с прикрученными к подошве лезвиями было никак. Кантор придерживал короля под локоть, ведя ко входу на каток. Орландо пытался сохранять ту самую грациозность походки, но получалось не очень.
Кантор вышел на лед и протянул королю обе руки:
-Хватайся. Ага, вот так. А теперь поехали.
-Как?
-Сначала одна нога едет, потом вторая. Вот, смотри…
Подняв вихрь снежной крошки, маэстро унесся прочь. Что-либо разглядеть там было проблематично. Орландо вздохнул. Кантор примчался обратно:
-Понял?
-Знаешь, маэстро, вот на гитаре ты меня так же учил играть разве? – укоризненно спросил король. – Виртуозное соло на хрен поймешь какой скорости и – ну-ка повтори?
Кантор смутился.
-Н-да. Так. Давай руку. Держись. Не бойся, не уроню. И теперь ноги. Елочкой их ставь, ага, вот так. И вес переноси. Одна нога, вторая. Одна – вторая. Одна…
Орландо послушно качался с ноги на ногу, но эльфийская грация, верно служившая ему все эти годы на этот раз подвела. Конек поехал не туда, за ним устремился второй и равновесие за ними. Кантор ухватил падающее величество поперек талии.
-Знаешь, почему на коньках надо учиться кататься именно зимой?
-М?
-В шубе, если что, падать очень мягко. И совсем не больно.
-Я не буду проверять, ладно?
Через полтора часа беспрерывного борождения льдов, к катающимся мистралийцам подлетел румяный усатый поморец.
-А вот блинков и водочки на здоровье! - протягивая им застеленный салфеткой поднос, на котором действительно лежали свернутые трубочкой блины с икрой и стояли две стопки водки. Блины исходили ароматным паром.
Орландо мужественно напомнил себе про изучение чужих традиций. Отказываться нельзя. Король вежливо взял блинчик. И если блинчик это было еще ничего – хотя с вареньем королю нравились больше – то после водочки будет уже точно не до коньков. И вообще не до чего.
-Спасибо, - сверкнул улыбкой Кантор и лихо тяпнул обе стопки. Передернул плечами и зажевал блином. На вопросительный взгляд усатого поморца он ответил еще одной улыбкой и жестом «повтори». Поморец просиял и унесся в ледяную даль.
-С вареньем! – вслед ему крикнул Орландо. - Кантор, ты планируешь весь алкоголь, который нам приносят на двоих, убирать в себя?
-Пока мы на льду – да, - безапелляционно отрезал кабальеро. – О, смотри, хоровод собирают!
Орландо посмотрел в указанном направлении. Там по кругу неслась вереница людей, взявшихся за руки. Этакая гусеничка на коньках. Причем все увеличивающаяся гусеничка, потому как в хоровод втягивали всех, кто оказывался с ней рядом.
-Мы к ним? – с некоторой опаской глядя на неумолимо приближающуюся вереницу.
-Нет, это они к нам!
Смеющаяся румяная поморка ухватила Кантора за руку, Кантор ухватил за руку Орландо, король не растерялся и сцапал мирно проезжающую мимо девушку в расшитом платке. Девушка взвизгнула от неожиданности, рассмеялась и, в свою очередь ухватила того самого усатого поморца, который вез водочку и блины. Поморец от души помянул чью-то мать, но так и поехал – одной рукой держа девичью ладонь, а второй поднос с угощением.
Потом на лед вышли музыканты и медведь.
Музыканты играли, а медведь плясал. Причем на льду. И без коньков.
Орландо пришла в голову идея и он непосредственно подергал Кантора за рукав:
-А сыграйте нам, маэстро, -ликом и гласом король изображал Высшее Королевское Повеление, а глаза его при этом смеялись.
-На этом?! – поразился Кантор, оглядывая нескладный – треугольная дека, узкий гриф, всего три струны - инструмент.
-Мы тут зачем? Традиции изучать. Проникаться ими всесторонне, - рассудительно. – Блинами вот я проникся? Проникся. Теперь твоя очередь. Балалайка – народный поморский инструмент. Традиционный. Так что давай.
Кантор хмыкнул. Подъехал к музыкантам, коротко переговорил, взял протянутый традиционный инструмент. Повертел в руках. Примерился к грифу. Провел пальцами по струнам. И, действительно, сыграл. Мотив был точно из Гальярдо, но на балалайке творение великого барда звучало в высшей степени эпично.
Толпа, собравшаяся вокруг сего зрелища, хлопала и смеялась. Медведь танцевал. Ему было без разницы – Гальярдо там, не Гальярдо. Он был великий медвежий танцор и ему просто нравилось.
-Знаешь, Диего, мистралийские баллады на балалайке – это нечто! – подхватывая под локоть откланявшегося Кантора. - Я предлагаю закупать их в консерваторию и ты будешь вести у них обучение!
Кантор смеялся.
Когда стемнело – зажгли фонарики, подвешенные над катком, по «берегам» катка соорудили костры, создавая дополнительное освещение. Чем ближе была полночь, тем больше народа прибывало на льду.
А в полночь на лед выехали сани, запряженные тройкой с бубенцами, и из них выгрузился внушительный дед с белоснежной бородой до пояса, облаченный в длинную красную шубу и белые валенки. В одной руке сей величественный муж держал хрустальный посох, а другой удерживал перекинутый за спину мешок. Следом за дедом из саней выпорхнула девушка в синей шубке. Роскошная светлая коса девушки доставала ей почти до колен.
Толпа встретила приехавших восторженными воплями и повалила к ним навстречу.
-А это кто? – спросил Орландо, с любопытством разглядывая ряженых. Как истинный мистралиец, смотрел он в основном на блондинку.
-Дед Мороз и Снегурочка, - проинформировал Кантор. – Новый Год привозят.Он – мороз, она – ледяная, внучка его.
-Ледяная? – забеспокоился король. – А она не растает – тут костры, шубы…
-Не растает, - рассмеялся кабальеро.
Дед, тем временем, сгрузил к ногам мешок, обозрел всех собравшихся, набрал в грудь воздуха и гаркнул «С Новым Годом!» так, что услышали не только успевшие к эпицентру событий, но и те, то еще только выходил на лед.
С треском и грохотом взвились в воздух шутихи, взорвались в ночном небе, рассыпались разноцветными огоньками. Толпа ответила восторженным ревом.
Орландо вскинул руку и к падающим с неба огонькам добавились летающие шарики. Дети – самый наблюдательный на свете народ – моментально скопились вокруг монарха. Монарх щелкал пальцами, заставляя все новые гроздья огней повисать в воздухе и улыбался. Дети хлопали в ладоши и прыгали.
Кантор улыбался.
-Теперь в поморском фольклоре появится еще одна традиция, которой проникнутся. Добрый эльф, который приходит ко всем детям и зажигает разноцветные огоньки.
Орландо рассмеялся. Вложил руку в варежке в ладонь Кантора.
-Традиции – они для того и нужны. Чтобы ими проникаться.

внезапный и незапланированный маленький бонус для  Liarry

***

В окно постучали. Настойчиво.
Ларри отвлекся от упаковки рождественских подарков и подошел к окну. В окне наблюдался сугроб.
При ближайшем рассмотрении сугроб оказался хмурой белой совой огромных размеров.
-Это ж на чем ты так разъелась, - поразился юноша, открывая прибывшему Гаргантюа окно. Сова величественно ступила на подоконник и разжала лапу, до сего момента сжимавшую небольшую коробку. После чего, сочтя свой долг почтальона на этом исполненным, выплыла в окно.
Маг взял коробку. Традиционно черного цвета упаковочная бумага. Белый бант. Лаконичная надпись «Лайту» сбоку.
Покрутив коробку и не обнаружив ничего диверсионного на первый взгляд, Ларри коробку открыл.
Внутри оказалась коробочка поменьше, от которой ощутимо фонило магией и письмо, от которого магией не фонило.
Ларри вскрыл конверт. Одна единственная фраза «Счастливого Рождества!», написанная небрежным летящим почерком с виньетками. Ужасно знакомым.
В маленькой коробочке что-то пошевелилось и пискнуло.
Ларри спешно – живое что-то?! - снял с нее крышку.
Из небольшого гнезда на него посмотрел янтарными глазками-бусинками крохотный совенок. Можно сказать, миниатюрнейший. И разноцветный. Такое ощущение, что птичку при рождении обмакнули в радугу и так и оставили.
Совенок трепыхнул крылышками, выбрался из коробки и сел на палец волшебнику.