Она, наверное, ведьма или что-то такое — приходит мне в голову странная мысль, пока я давлюсь чаем у нее на кухне, скрючившись на табуретке в жалкий комок из локтей и коленок.
Чай пахнет сладко и терпко, пахнет медом, окончанием лета-почти осенью и, наверное, яблоками, но яблоки, я, скорее всего, придумал.
Она, наверное, ведьма или что-то такое — мыслишка все жужжит, звенит, крутится в мозгу, наворачивает круги вокруг моей головы как сонная оса.
Какие ведьмы в двадцать первом веке? Да и ладно бы, ведьмам положено носить юбки в пол, длинные волосы и иметь колдовские зеленые очи. Или навешивать на себя много украшений, конечно, костяных и деревянных. Или наоборот носить все черное и угольно подводить глаза.
Меня подхватывает стремительная электрическая волна эндорфинов и адреналина, несет, высоко вскидывая на свой пенный гребень, как взбесившийся конь, как на доске в море, когда ветер и брызги в лицо.
Меня трясет, я плачу, давлюсь чаем, смеюсь, едва не откусываю край чашки, захлебываюсь, кашляю, тону.
Ведьма ничего не говорит, просто сидит напротив - такая простая, одетая в джинсы и мужской свитер. На ней грубые пропыленные ботинки — носком одного она покачивает табуретку под столом. Она вся странно никакая, совсем не чарующая или пугающая, ничего такого.
Она подобрала меня у метро, привела к себе домой и поит чаем, находясь рядом, пока я борюсь со странной стихией.
Городская ведьма. Нечистая сила. Словно не мужчина и не женщина, от нее пахнет горькой травой и чем-то таким, словно из больницы.
У нее, правда, есть абсолютно ведьминский кот — здоровенная черная скотина, наглая и самодовольная. Снисходительно обнюхал мою сумку, и, высоко подняв хвост, ушел в темноту коридора.
Не кастрированный, кстати, котик.
Я смеюсь, отхлебываю чай, снова кашляю. Ведьма встает, включает чайник и он как-то очень мирно шуршит, закипая.
У нее звонит мобильник — древний как она сама, такой с кнопочками, который я видел только в сети на картинках из серии «а ты помнишь как это было?». Она говорит спокойно о чем-то очень бытовом, кажется, просит кого-то купить хлеба и молока.
читать дальшеЯ плотнее обнимаю себя за колени. Меня знобит.
Она снимает свой свитер и накидывает мне на плечи. Я влезаю в него, теперь я тоже пахну травой и немного больницей, но в этой колючей шерсти мне сразу тепло. Я хватаю ее за руку и прошу никуда не уходить с кухни — мне кажется, что если она уйдет, то растворится в темноте коридора как ее кот, а меня снова вышвырнет на улицу к метро.
Она хмурится на секунду, но садится напротив.
-Сколько тебе лет? - спрашивает ведьма. Голос у нее тоже нечеловеческий, не мужской и не женский. И желтые-желтые глаза, как у ее кота или совы. Или как у фонаря на улице ночью.
-Шестнадцать, - сначала хочу соврать, что восемнадцать, но потом почему-то говорю правду.
-Ага, - буднично кивает ведьма, ничего особенного, все нормально. - Будешь обедать?
Я отрицательно мотаю головой и вцепляюсь в кружку. Не надо ничего, пусть все будет вот так дальше — часы тикают, шерстяной свитер греет, ведьма сидит рядом и все хорошо. Стоит чему-то измениться — как тут же изменится все остальное, а я не хочу.
Как будто рябь проходит по воде — звон металла, яркие вспышки, оглушающий шум, крики и снова странный звон.
-Страшно? - так же буднично спрашивает ведьма. Она как будто тоже видела эту рябь.
Я киваю. Тревожно очень, не сказать что страшно. Неустойчиво очень просто. Словно все может рухнуть в один момент, все-все-все.
На стол вспрыгивает кот. Правильнее будет сказать — на стол превозносит себя Его Величество Кот и окидывает нас надменным взором — достаточно ли счастливы Его подданные от того, какая наивысочайшая честь им оказана?
Ведьма бесцеремонно спихивает его со стола и шлепает по лоснящемуся боку.
-Совсем обнаглел, зараза.
Мне становится безопаснее. Почти совсем безопасно, так, что даже почти смешно.
-Как его зовут? - я разглядываю оскорбленного таким обращением с ним кота.
Ведьма фыркает:
-Пистон.
Я все-таки смеюсь. Ну что за имя для кота?
Хлопает дверь, кто-то громко топает по коридору и на кухню вваливается недовольный хмурый пацан примерно моего возраста. В косухе, с гордо распущенными длиннющими патлами и такими же желтыми как у ведьмы глазами.
-Рыбы не купил, - сообщает он нарочитым баском. - Не было.
Ведьма кивает.
-А все остальное купил, - ведьмачонок быстро мажет по мне взглядом и делает вид, что меня нет. - Еще надо чего? А то...
-Надо, - режет мать. - Раздевайся, руки мой. Пообедаешь и поведешь.
-Ну маааам... - мгновенно утратив свой басок тянет мальчишка. Прямо как "ну почему опять я должен мыть посуду?" Потом затыкается под взглядом матери и убредает мыть руки.
-Это мой сын, - сообщает мне ведьма, доставая из пакета батон и нарезая его крупными ломтями.
Нож у нее самый на свете ведьминский — с острым длинным лезвием и костяной рукоятью, по которой бежит муравьиная дорожка каких-то значков.
Она протягивает мне горбушку. У нее теплые пальцы. И горбушка тоже теплая.
На кухню возвращается мальчишка. Патлы свои он завязывает в хвостик и, продемонстрировав матери чистые руки, плюхается за стол.
Мать ставит перед ним кружку с молоком и кладет кусок батона. Наливает коту в миску молока. Я с любопытством слежу — может и ему тоже булочку положит? - но нет. Не положила.
Ведьма молчит, пацан жует. Я пью чай и ем горбушку. Она немножко соленая, но очень вкусная.
Меня совсем отпускает. Я ставлю обе ноги на пол, рассматриваю кухню, ведьму и ее сына. Кот приходит и нюхает мою ногу. Тикают часы.
-Ну пошли что ли... - вздыхает пацан, допивая молоко.
-Куда? - мне сонно и лень, и совсем не хочется никуда идти. Тут тепло и спокойно.
-Ну...ээ.. туда... - ведьмачонок смотрит на мать, ожидая от нее поддержки. Но ведьма молчит.
-Обратно.
-Не хочу я обратно, - я засыпаю. - Я даже не помню куда это самое обратно. И никуда не хочу. Мне и тут хорошо. И кот. И чай.
-Мам, че делать то? - свистящим шепотом спрашивает пацан. - Не хочет если?
Я сквозь сон вижу как ведьма треплет сына по волосам, а потом, тем же жестом кладет руку на голову мне. И я улыбаюсь. Все закончилось. И теперь все будет иначе.
Усталый хирург курит на заднем дворе. Говорят, с первого июня запретят курение у больниц. Еще бы спирт запретили. Понапридумают же херни.
Четыре часа тащили пацана и ведь вытащили почти. Поверишь тут в мистику. Взял, очнулся прямо на операционном столе, разделанный весь, вывернутый наизнанку — тут печенка, тут легкое, шутка ли под фуру закатало — отвел руку хирурга и сказал «Я не хочу».
И все тут. Раз и все.
Вышел анастезиолог. Задумчивый. Ну еще бы - пациент в сознание пришел, и прямо с интубационной трубкой в горле говорить начал.
Молчат, курят. Завтра будет новый день, новые пациенты, жизнь дикая и странная, в ней порой бывает такое, что нет-нет да и пробьет врачебный цинизм.
Я иду по городу и думаю где купить батарейки в плеер. Старенький такой, кассетный, мне его брат отдал. Сейчас таких уже не делают, а дома у нас вся современная техника быстро ломается. Мама ее вроде как пытается чинить, да и брательник тоже с руками из плеч вроде, но вот ломается и все тут. Хоть тресни.
Пистон вот еще своей толстой жопой взял и сел на новенький планшет. Вот вроде весу в том Пистоне — ну килограмм десять, а вот поди ж ты — планшету крантец, Пистону хоть бы хны.
Раздавил, Годзилла мохнатый.
От мыслей про батарейки меня отвлекает визг тормозов и крики. Я бегу, очень быстро бегу, рыжей белкой скачу по деревьям, палевым кобелем ныряю в подворотни, встрепанной галкой лечу через проспекты, чтобы успеть, поймать падающую девчонку на руки, чтобы она не ударилась головой об асфальт.
-Мне чего-то страшно и холодно, -как-то задумчиво и слишком спокойно говорит она. - А у тебя глаза желтые.
-Не боись!- я шмыгаю носом и улыбаюсь. Я простой и располагающий. - Пойдем к нам? Мама чай заварит, а я тебя потом домой провожу.
Она кивает и я помогаю ей встать.
Слышен вой приближающейся «скорой» и затихают голоса взбудораженной толпы, как будто крутанули колесико громкости у радио на минимум. Девчонка передергивает плечами и я отдаю ей свою куртку. Девчонка немножко дрожит, но я отчего то точно знаю — эта не захочет остаться и вернется.
Она посидит у нас какое-то время, поиграет с Пистоном, а потом я отведу ее домой. Она проснется в больнице и ничего не вспомнит.
Брательник шутит, что остаются только избранные. Тоже мне, Нео нашелся.
А я думаю, что остаются только те, кому было некуда идти домой.
(с) 05/05/2013