игровое, ВВВ 3 3/4

[naertu]

Дневник Майкла Уайта, в коем последовательно изложены тяготы, с коими придется столкнуться соискателям вакансии за 700 галлеонов.

***
Привет, меня зовут Майкл Уайт и я самое несчастное существо на свете.
М-да, удачное начало дневника, нечего сказать.
Ладно, начну по порядку.
Меня угораздило родиться в многодетной волшебной семье, в которой мама ведьма, папа маггл, старший брат сквиб, а четыре (чытыре!!!!!!!!) младших сестренки – ведьмы круче мамы.
И я. Майкл Уайт. Хогвартс, Гриффиндор, сын маггла-повара и отличницы-хаффлпаффки.
Впрочем, это еще не самое худшее, что со мной случалось. О самом худшем я сейчас буду рассказывать.

***
Когда тебе восемнадцать лет, ты любишь квиддич и у тебя совсем нет денег – ты возьмешься за любую работу, потому что на горизонте замаячит призрак новой метлы. Очень притягательный такой призрак. Потом к нему добавятся красивые девушки, которых ты с шиком обхаживаешь, соря золотом направо и налево, потом мечты о славе…
В общем, мне восемнадцать, я играю в квиддич (загонщик), у меня нет девушки и мне очень, очень, очень-очень были нужны деньги.
Это я сейчас оправдываюсь перед собой же за свою глупость.
Хотя когда я подписывал контракт этот поступок казался мне каким угодно, но только не глупым.
Так, по порядку.
Я искал работу. 20го января прилетела сова с письмом. Я тогда еще порадовался – сова откормленная, белая, пушистая, письмо на хорошей бумаге. Развернул, прочитал. В письме некий господин Эгилль приглашал меня оказать ему определенную помощь за определенное вознаграждение. А именно – г-н Эгилль иностранец, при этом лишен зрения, а ему очень хочется ознакомиться с нашей прекрасной страной. Он хотел бы нанять гида, с учетом своей своебразности… дальше шли детали, но я смотрел только на сумму жалованья. Семьсот галеонов в месяц. Семьсот галеонов в месяц…
В общем, я подписал, не раздумывая.

***
Контракт обязывал меня встретиться с Э.Эгиллем ровно в полдень на площади под часами. Я нервничал. Никогда со слепыми дела не имел, в контракте мои обязанности четко оговорены вроде бы не были, но я, как потом понял, контракт прочитал не очень внимательно.
Стоял, ждал. Когда часы закончили бить полдень, я немного расслабился. Может, это была шутка? Или он отправил такие письма еще многим, и кто-нибудь устроил его больше? С другой стороны – терять такие легкие деньги было обидно.
Я прождал под памятником до сорока минут первого. Потом поднялся и пошел.
В этот момент меня окликнули
-Простите, вы Майкл Уайт?
Я обернулся. Со скамейки чуть поодаль от той, на которой сидел я , поднялся человек. Я сразу заметил черную повязку на его лице и удивился – почему не приметил его раньше.
-Да, это я. А вы, наверное, мистер Эгилль?
-Совершенно верно, - слепой улыбнулся. Я смотрел на него сверху вниз, он был ниже меня на полголовы, да и в плечах я, квиддичный игрок, был его пошире. Словом, я себя почувствовал увереннее.
-Если у вас возникли вопросы относительно контракта, то я готов дать вам ответы сейчас. Потом на любые вопросы относительно того, почему все так, а не иначе, я отвечать не буду. Надеюсь, вы внимательно все прочитали?
-Э-э…да, внимательно прочитал. Вопрос есть только один – про деньги.
-Семьсот галеонов в месяц. Сто вы получите сегодня. Еще двести – через неделю и остальное – в конце месяца.
Вопросов у меня больше не было, о чем я с гордостью не преминул сообщить своему нанимателю. Тот кивнул.
-Тогда вопрос есть у меня и он тоже только один. Вы действительно владеете парной аппарацией в столь юном возрасте?
Я бы свой возраст юным не назвал, но вот аппарацией владел, да. Сказалась многолетняя практика с братом и сестрицами.
-Прекрасно, Майкл, - он снова улыбнулся. –В таком случае, вы мне подходите.

***
Первые дни все шло прекрасно. Он жил в собственном доме, в предместьях. Большой богатый особняк, впрочем, несколько заброшенный. Эдгар сказал, что купил его всего пару дней назад и домовики еще не успели привести все в порядок.
Я, сообразно контракту, предписывающему проживание у нанимателя, переехал к нему. Эдгар выделил мне пять комнат на первом этаже. Пять комнат… Да и мне и трех бы было за глаза, а что делать в пяти я вообще не представлял.
Распорядок дня у моего нанимателя оказался нечеловеческий абсолютно. Он просыпался около шести вечера, мы шли в «Ветку» завтракать. Почему он испытывал такую приязнь к этому трактиру, я не понимал, но это было уже сродни ритуалу.
Потом до вечера мы гуляли пешком по Лондону, и он просил меня все время рассказывать о том, что я вижу. На что падает взгляд.
Рассказывал я сумбурно, но его устраивали мои пассажи типа «ребенок упал в снег, фонарь светит, желтый блик на снегу, бежит молодая женщина, наверное мама ребенка, достает из сугроба, выпала одна варежка, кажется зеленая с красным, ребенок ревет, женщина озабоченно его отряхивает» и так далее.
Когда голос у меня садился, мы возвращались домой, где нас ждал горячий чай и, если я настаивал, ужин. Эдгар ел очень мало, вернее, я почти вообще не видел как он ест.
Сначала я думал, что мне придется помогать ему одеваться, причесываться и все такое – он ведь не видит. Оказалось в этой моей помощи он не нуждается, напротив, когда я попытался поправить ему ленту на волосах, которую он завязал криво, Эдгар шарахнулся от меня как от прокаженного. Потом, успокоившись, пояснил, что не выносит чужих прикосновений вообще.
Я и не рвался в общем-то, так что не расстроился.

***
Ад начался на второй неделе, когда он попривык ко мне, а я перестал держаться с ним как тень домового эльфа.
Пять вечера. Я давно проснулся, сижу, читаю. Он спускается – волосы в беспорядке, рубашка полурасстегнута, садится в кресло и начинает донимать меня расспросами. Какая сейчас погода на улице? Солнце светит ярко или не очень? А правда ли то, что снег ярко искрится – так, что глазам больно? Как может быть больно глазам от того, что они видят?
И так бесконечно… Он расчесывал волосы, спрашивая в чем отличие света от свечи от солнечного, есть ли разница в бликах и почему на снег смотреть больно, а на свечу нет.
Когда он наконец заканчивал приводить себя в порядок и мы отправлялись в «Ветку», я готов был целовать порог благословенного трактира, потому что там он спрашивал меня раза в два меньше. Какого цвета его чашка? Белая? А салфетка? Белая? Они совсем одинаковые? Нет. Как это?
И я растекался мыслию по древу, пытаясь объяснить разницу между белым фарфором и белой бумагой. Он слушал и задавал десятки новых вопросов.
А ведь впереди еще была прогулка…
К концу дня мне хотелось забраться под кровать, накрыть голову подушкой и ничего не слышать. Семьсот галеонов переставали казаться такими уж легкими, тяжелея с каждым днем.

***
Потом стало еще хуже. Перепады настроения Эдгара пугали. Он сбегал вниз по лестнице, радостный, говоря о том, что сегодня мы пойдем смотреть Тауэр, потом за несколько минут, которые он проводил, причесываясь, его настроение менялось на мрачно-агрессивное, его ничего не устраивало, он жаловался на то, что я плохо рассказываю или рассказываю вообще не то.
Потом спрашивал – какого цвета сегодня лента в его волосах. Сегодня с утра она была зеленой. Я так и сказал. Он расстроился, оказывается он считал ее темно-синей.
Кстати, каким образом он умудряется наощупь различать оттенки ткани – оставалось для меня загадкой. Он одевался в черный шелк и точно знал, что это _черный_ шелк. Сколько я ни сидел с закрытыми глазами, перебирая шарфы и рубашки – так и не смог определить чем отличается черный шелк от белого.
Он отличал наощупь черный от белого, но путал черное с зеленым и синим. Белое – с желтым и красным. Но черный от белого он отличал всегда.
Но я про другое. Я сказал что зеленая ему тоже идет, он сорвал ее, скомкал, отбросил в сторону и ушел к себе.
Где-то пару часов сверху доносилась музыка, я сидел в непонимании – чего я не так сказал, так и не понял. Он спустился часам к семи, закутанный в плащ, сухо сказал, что мы идем гулять и привычно положил руку мне на плечо.
Я сначала, в первые дни, думал что буду водить его за руку – оказалось нет. Он ходил рядом со мной, изредка укладывая руку мне на плечо – в случае, когда места были совсем незнакомые.
Я спросил – а в «Ветку» не пойдем? Он сжал пальцы на моем плече так, что я уж решил – сломает. Нет, не пойдем. Идем в парк. Гулять.
Хорошо….
Мы не прогуляли и пятнадцати минут, я только распелся, описывая ему окружающие нас пейзажи, как он заявил, что замерз и мы пошли в «Ветку». Там шоколад ему был слишком горячим, я бегал к стойке и просил другой, потом ему стало холодно, мы пересели к камину, потом жарко, мы перебрались за другой столик, потом от моей болтовни у него разболелась голова и мы вернулись домой.
Я устал так, словно отыграл пять матчей подряд.
Порой он становился капризным, как больной ребенок, требовал внимания к себе и жутко обижался, если я делал что-то не так, даже самую мелочь.

***
Вот, пожалуйста. Сегодня он встал необычно рано, в два часа дня. Мы отправились в «Ветку». Я разлил чай. Я просто, мерлин его побери, разлил этот чай!
Он отодвинулся от меня, отвернулся и вообще было похоже, что я совершил что-то ужасно неприличное и противное. Если бы он видел, я бы сказал, что ему противно смотреть на меня. Эдгар не разговаривал со мной, не задавал вопросов и вообще держался так, словно меня нет или я воняю как орда бубонтюберов в брачный период. Меня это угнетало. Я уже жалел о том, что вообще ввязался во все это…
К вечеру он оттаял, мы шли вдоль Темзы, он спросил меня – есть ли у меня невеста. Я соврал, что да, он попросил ее описать. Ну, я описал девушку моей мечты. Волосы, фигура там… Он замолчал. Потом пошел очень быстро, так, что я едва мог за ним угнаться - это я, квиддичный игрок, за ним, слепым, тьфу, позор…. Эдгар почти бежал, потом остановился и сообщил мне, что не терпит лжи. Мы вернулись домой. Там он забрался в кресло напротив камина, свернулся в нем подобно большому черному коту и начал истязать меня своими бесчисленными вопросами. Какого цвета огонь? Рыжий? Как волосы? Другой? Какой другой? Почему он разного цвета? Как это – когда угли меняют цвет, это красиво? Как я понимаю, что красиво, а что нет? Он, Эдгар, красивый? Или нет? А я сам? А вот эта статуэтка на каминной полке? И так до тех пор, пока я уже только мог тупо говорить «не знаю» и пытаться уснуть.
Тогда он прекращал вопросы и уходил к себе, а я засыпал под фортепианную музыку.

***
Как –то утром ко мне пришла мысль, которую я счел очень ценной. Я решил, что Эдгар – вампир. Поэтому у него такая бледная кожа, под повязкой он прячет красные глаза, ничего не ест и спит целыми днями, бодрствуя ночью.
Серебро! О, я гениален… приложить к его коже серебро и посмотреть что будет.

***
Он читает мысли. Сегодня он спустился к завтраку и, перекинув свою черную гриву на одну сторону продемонстрировал мне массивную серебряную серьгу, поинтересовавшись, нравится ли она мне. Я попросил посмотреть поближе. Серебро. Точно, несомненно серебро.
Эдгар вдел ее обратно в ухо и остаток дня постоянно касался ее затянутой в перчатку рукой. Это он так любуется – я уже хорошо его изучил и примерно понимал, что означают его жесты.
Перчатки. Почему всегда в перчатках? В свое время он пояснил мне, что боится за свои руки – он ведь пианист и пальцы у него очень чувствительные, опасается поранить. Но он снимал перчатки только с утра – когда причесывался – и вечером, когда позволял мне находиться в его комнатах когда он играет. Он все-таки музыкант, ему нужна аудитория, а я лучше буду слушать фортепианные сюиты нежели эти бесконечные вопросы.

***
Клавиши. Клавиши рояля. Они черные и белые. Вот почему он различает только два этих цвета…

***
Я проснулся рано, меня уже ждал завтрак. Кстати, отличные у него домовики. Ни одного ни разу не видел. Все делают так быстро и четко, что диву даешься. Как он их так вышколил? Когда куплю себе домовика – выясню обязательно.
В дверь позвонили. Потом постучали. Судя по всему сапогом. Я подавился булочкой, откашлялся и пошел открывать. Гостей у нас до сих пор пока что не было.
Открыв дверь я обнаружил на пороге объемную фигуру, находящуюся в несколько комичной позе – сапог занесенный для удара в дверь. Впрочем, смеяться мне в тот момент не хотелось абсолютно. На пороге стоял габаритный мужчина, весомей и крупнее меня, закутанный в плащ и опустивший на лицо капюшон. То есть – ну ни черта не видно.
-Ээ…- многозначительно сказал я. – С кем имею…
Фразу я не закончил, незнакомец втер меня в косяк, проходя мимо меня в дом. Потом соизволил мне сообщить, дохнув винными парами:
-Скажи ему, мальчик, медведь пришел.
Я, в некотором ступоре, покорно поднялся, постучал в дверь и механически сообщил, «г-н Эгилль, к вам пришел медведь, ждет в гостиной».
Дверь распахнулась, на пороге возник сияющий Эдгар, который не преминул стремительно унестись вниз. У меня – зрячего – с такой скоростью бегать не получается по этим лестницам.
Снизу доносились восторженные восклицания, я тихо ушел к себе, накрыл голову подушкой и поклялся никогда больше не покупаться на сомнительные объявления, большие деньги и не наниматься в поводыри к странным людям.

***
К концу третьей недели я начал подумывать об убийстве. Я не могу по десять часов в сутки отвечать на вопросы, пить столько шоколада в трактирах и слушать столько классической музыки. Я умираю уже. Не думаю, что Эдгар оценит, если ему про окружающую красоту будет вещать труп. А я уже труп окончательно и бесповоротно.
О нет… Мой тиран и мучитель, напевая, спускается вниз. Если он напевает – значит у него хорошее настроение. А раз так – прогулки будут долгими…
Надо будет купить чего-нибудь для языка, связок и горла. Кажется я стер их в кровь и на них начинают образовываться мозоли.

***
Об убийстве думаю все чаще. Считаю часы до окончания месяца. В кошмарных снах снится его отказ дать мне расчет… Даже двух дней сверх означенного срока я не переживу.
Сегодня мы гуляли по кладбищу. Кругом говорят про Пожирателей, про опасность, а мы гуляем по кладбищу в два часа ночи. Иду, делаю вид что все прекрасно. Темно, хоть глаз выколи. Эдгару то на освещение без разницы.
До рассвета там круги наворачивали. Спрашивается – зачем? Все равно увидеть там что –либо было нереально.
И так практически каждый день вляпываемся в аврорский патруль, у меня уже привыкание вырабатывается. Никогда раньше у меня так часто документы не проверяли.

***
Это сладкое слово - свобода! Я притворюсь немым и глухим. Я уеду из Лондона к чертовой прабабке и буду выращивать лекарственные травки. Стану поваром, как отец. Или женюсь.
Сегодня вечером он даст мне расчет и я буду свободен. Считаю часы, скорее бы…