Раздача подарков)

[naertu]

Столкнувшись с вопросом, сочту нужным заметить, что коменты и отзывы приветствуются не только от тех, кому написано)


Творю добро № 1. Для  Scott_Summers

FF7:AC, Язу/Лоз, R, slash.

It Can't Come Quickly Enough

Ночь в Мидгаре – очень условное понятие. Она никогда не бывает темной, тихой и спокойной, а обязательно прервется – вспышками света, грохотом стрельбы, взрывами или еще какими эффектами.
Ночь для братьев наступает тогда, когда засыпает навоевавшийся за день Кададж. Его сон не могут прервать ни звуки перестрелки под окнами, ни шум обвалившегося дома напротив. Пока братья рядом и охраняют его покой – он будет спать, откинув растрепанную голову на колени Язу и обняв Лоза как большого плюшевого мишку. По детски невинно и с безграничным доверием.
Язу, сохраняющий абсолютную неподвижность – чтобы не потревожить – лениво переводит расфокусированный взгляд из стороны в сторону, как самый совершенный радар чутко воспринимая любое движение, любую угрозу со стороны. Ведь – если что – одной сотой секунды хватит на то, чтобы этот лунный призрак, неподвижная статуя ожил и отреагировал, вложив пулю точно между глаз тому, кто осмелился напасть. Если конечно, плюшевый мишка не успеет раньше свернуть этому несчастному шею одним движением или просто проломить грудную клетку ударом кулака.
-Язу… - шепот на самой грани слышимости, Лоз приподнимает голову и смотрит на брата. В его голосе нет и признака тревоги, но во взгляде она читается, звучит, пока еще тихо, но в любой момент грозит обернуться воем сирены – тревога! – Слышишь?
Язу перестает дышать и закрывает глаза. Все-таки Лоз – лучший боец, его инстинкты – инстинкты зверя, пусть и каменных джунглей. Язу – снайпер, для него опасность уже перечеркнута крестом прицела, он не любит, когда кровь попадает на одежду. Лоз напротив, за то, чтобы - голыми руками, смять, сломать противника, превратить в бесформенную груду мяса, оставить остывать на грязном бетоне. Может быть потому и чувствует все тоньше, острее..
-Слышу, - одними губами, еле заметный кивок и Язу поднимается на ноги, бережно перекладывая голову спящего Кададжа на сложенную в четыре раза куртку – вместо подушки. – Много, первый этаж.
Лоз довольно скалится и одним мягким движением смещается к дверному проему. Язу следует за ним – тенью, лунным призраком. Они вдвоем – прекрасная пара. Быстро движется по темным коридорам мощная фигура Лоза, в развороте широких плеч – мощь и сила сытого зверя. С волчьей усмешкой он вслушивается в шаги тех, кто уже мертв, просто не знает об этом. Следом за ним скользит Язу – сотканный из лунного света, тонкий, хрупкий, отрешенный.
Через секунду на первом этаже начинается ад. Неважно, кто были эти люди, зачем они пришли. Главное – перешли черту, явились с оружием туда, где сегодня ночует троица. Это – приговор, который никто не обжалует. Некому будет. Из ниоткуда возникает Лоз и молча сворачивает шею первому. Хруст шейных позвонков звучит в полной тишине оглушающе. Подкрадется смерть, вырвет горло, усмехнется. Улыбнется смерть, ставя крест прицелом. Ганблейд в руке Язу дарит мгновенную смерть, а лицо ни на секунду не теряет безмятежности, пока пули разносят черепную коробку жертвы. Абстракция из серого и красного по стенам, кровавая взвесь в воздухе – мечется Лоз, короткими прыжками от одной жертве к другой, падают люди. Язу статичен, отлитая из серебра фигурка, только дергается ганблейд в руке, с убийственной точностью выплевывая пули. Полторы минуты – и много трупов.
Лоз тяжело дышит, встряхивает головой, поводит плечами, скользит взглядом по сторонам. Играют стальные мышцы под гладкой кожей – зверь только-только вышел на охоту, разыгрался, а уже все кончилось. Мало!
Язу опускает оружие. В его крови не кипит веселая ярость, в его жилах течет ртуть – изменчивая, прохладная и ядовитая. Но даже ему сейчас – мало...
Посреди бойни, в соткавшемся в воздухе кровавом тумане, Язу подходит к брату, проводит прохладными пальцами вдоль линии челюсти, по шее, по плечам, отрешенно глядя Лозу в глаза. Этого приглашения более чем достаточно - звон упавшего на пол ганблейда, треск ткани, когда Лоз с хриплым рычанием вжимает брата в стену, обрывая одежду. Это – просто еще одна форма близости, способ стать чем-то цельным, способ одному – согреться, а другому – не сгореть. Делиться всем, что имеют, доверять безгранично, убивать без счета и трахаться в помещении полным еще теплых тел. Мертвые глаза смотрят удивленно на тонкую руку Язу, обнявшую широкие плечи Лоза, который мощными и уверенными движениями вторгается в тело брата. Язу экстатически откидывает голову назад, льется на грязный пол серебряный водопад волос. Лоз с низким рычащим стоном вбивается в брата все быстрее, удерживая на весу хрупкое тело, зная лучше всех – как лучше всего и как больше всего ему нравится, и совсем не причем тут звериные инстинкты. На секунду, в ослепительном, ярком, полным жизни моменте – застывает время, мир, все вокруг. Потом он схлынет и время снова пойдет.
Пять минут – успевают осесть кровавая взвесь, чуть остыть тела - и они возвращаются обратно. Ленивой сытой пантерой на мягких лапах движется Лоз сквозь каменные джунгли, бесшумной и быстрой ядовитой змеей следует за ним Язу.
Кададж приподнимает голову, когда они появляются:
-От вас кровью пахнет, - говорит самый страшный зверь каменных джунглей. – Почему не позвали? – сонно, снова укладывая голову на колени опасной змее и обнимая страшную пантеру.
Язу улыбается - загадочно и безмятежно - легко проводя рукой по взлохмаченным серебристым волосам Кададжа. Лоз виновато смотрит и прижимается к нему поближе.
-Мы не хотели тебя будить… - начинает он, но Кададж уже спит.
Снова ночь, снова ровное дыхание – одно на троих. В каменные джунгли скоро придет рассвет, начнется новый день – и будет прожит один на троих, как и вся жизнь.
За исключением лишь некоторых, очень коротких моментов.



Творю добро №2. Для  Sehn Sucht

Панкеева. Мистралийские принцы. R.

No second chance

Королевская охота – что может быть увлекательнее? Перекликаются егеря, смеются придворные, рвутся с поводков гончие, роют землю кони, всем так весело. Трубят в рога и несется сквозь лес охота, разгоряченная свора поднимает оленя и гонит его туда, где ждут наготове мушкеты.
Весело всем, коням, гончим, придворным, охотникам.
Не весело только загнанному оленю.
Не весело также и Его Высочеству принцу Орландо, которому только что Его Высочество принц Коррадо вложил в руки мушкет.
-Сейчас появится. Стреляй, - в черных глазах Ринальдо азарт и упоение охотой. – Лучше всего в живот, в голову не целься – промажешь еще…
Орландо кивает и поднимает мушкет, послушно глядя в указанном направлении – откуда должен появиться затравленный зверь.
Широким прыжком олень вылетает на поляну и останавливается, являя собой превосходную мишень. Судорожно ходят бока, блестит влажная от пота шкура, копыта крошат опавшие листья. Огромные темные почти человеческие глаза оленя смотрят на человека, поднявшего оружие с усталым пониманием.
-Стреляй, - шипит Ринальдо. – Ну стреляй же, уйдет!
Олень просто стоит и смотрит. Блестят глаза, обреченная покорность стынет в них.
-Я не могу… - глядя в глаза оленю и опуская мушкет.- Я..
Откуда-то сбоку - грохот выстрела. Коррадо опускает пистолет. Тонко, как раненый ребенок, вскрикнув, падает подстреленный олень. Кровь хлещет на желтые осенние листья, бьющееся в агонии тело сминает их, превращает в грязную кашу.
Орландо в каком-то оцепенении смотрит на то, как Коррадо спешивается, невозмутимо подходит к умирающему животному, одним движением перерезает глотку, выпуская дымящуюся кровь и смачивает в этой пряной, остро пахнущей карминовой струе платок.
А затем возвращается к кузенам и небрежно прикладывает его к щеке Орландо, оставляя кровавый след.
-Традиция, - коротко поясняет наследный принц, не скрывая, впрочем, презрения во взгляде. Ну как же… Тряпка, трус, баба, не смог оленя пристрелить – это читается во взгляде старшего кузена так отчетливо, что озвучивать нет необходимости.
На поляну галопом вылетают придворные, егеря начинают свежевать тушу, Орландо поздравляют с отличным выстрелом, всем снова так весело…
Младший принц молча разворачивает коня и направляет в чащу. До того, чтобы видели предательские слезы на ресницах, он не опустится. Звучит в ушах предсмертный крик оленя, душат рыдания.
-Эй, постой, - топот копыт, на плечо ложится горячая рука. Орландо резко оборачивается. Ринальдо – вечная затычка в каждой бочке, шутник, балагур и девичья мечта с ослепительной улыбкой – непривычно серьезен. – Ты чего?
Орландо часто моргает и отворачивается, надеясь на чудо, на то, что ветер высушит слезы и никто не заметит того, что…
-Жалко его, да? – бьет в десятку Ринальдо и перехватывает повод коня. – Ничего, это в первый раз так всегда, потом привыкнешь. Эй, ну ты что?
-Я не хочу привыкать! – крик переполошил окрестных птиц, Орландо смотрит прямо в глаза кузену, уже не заботясь о том, что мутная пелена слез застилает взгляд. –Я не хочу убивать для развлечения – хоть оленей, хоть.. кого! Понимаешь ты это? И уметь убивать я тоже не хочу! Не буду, не хочу, ясно!
-Сбавь тон, - властный голос Коррадо работает как ведро холодной воды, одетое на уши. Кузен неспешно минует поворот и равняется с Орландо, - и прекрати истерику. Противно слушать.
-А я просил меня слушать?! – взвивается Орландо. – Просил переть за мной и тут читать лекции на тему «Орландо, будь мужчиной» ?! Заебали вы меня уже этими нотациями! Я просил вообще меня на эту охоту тащить? Я во дворце остаться вообще хотел, нет, вы меня сюда вытащили, а теперь опять я тряпка, баба, ничтожество, да, ведь это же сказать хотите?!
Ринальдо оборачивается к Коррадо и виновато разводит руками, мол – я ж говорил.
Наследный принц подъезжает ближе и жестко берет Орландо за подбородок рукой, затянутой в перчатку. Двух хлестких пощечин хватает для того, чтобы младший из кузенов судорожно хватанул ртом воздух и прервал тираду на полуслове.
Коррадо легко, как пушинку выдергивает Орландо из седла и пересаживает на своего коня, впереди себя.
-Молчать, - едва принц открывает рот, - и не сметь вопить. Смотри туда, - протягивая руку в направлении того пригорка, до которого чуть-чуть не доехал Орландо.
Из-за пригорка неуклюже выбирается смешной косолапый медвежонок. Толстый, бурый, мохнатый.
Орландо улыбается. А потом вдоль позвоночника пробегает дрожь. Медвежата. Осень. Медведица…
-Не убивай их, пожалуйста, - помертвевшим голосом, с ужасом глядя на то, как Ринальдо перезаряжает мушкет. – Они же.. маленькие совсем. Они же..
-Я сказал – не вопить? – интересуется Коррадо. – Рино, ты скоро?
Это короткое и удивительно ласковое, почти интимное «Рино» из уст старшего кузена режет Орландо слух, лишний раз подчеркивая его собственную неуместность и неправильность.
Ринальдо перебрасывает Коррадо первый мушкет и начинает заряжать второй.
Именно в этот момент появляется медведица. Косматая, страшная, она удивительно быстро движется, а первыми на ее пути как раз оказываются Коррадо и Орландо.
Конь под ними в ужасе хрипит и дрожит мелкой дрожью, готовый в любой момент прянуть в галоп, но наследный принц жестко удерживает повод натянутым. Железо раздирает коню рот, и он стоит на месте, только косит глазом на приближающийся лесной кошмар.
-Стреляй, - в руку Орландо снова ложится заряженный мушкет. – Второго шанса на этот раз не будет. Рино не успеет зарядить второй шанс, - в низком голосе нет и следа тревоги.
Орландо в панике переводит взгляд с кузена на медведицу – понять бы кто сейчас страшнее – Коррадо, самоубийственно спокойный или взбешенный зверь, прущий напролом сквозь чащу. Или самое страшное то, что сейчас от тебя зависит – погибнете вы или нет.
Орландо вскидывает мушкет, направляя дуло в оскаленную пасть и, зажмурившись, жмет на курок. От грохота выстрела закладывает уши. Тишина.
-Молодец, - голос Коррадо звучит как через слой ваты. – Рино, ты глянь только…
Орландо очень не хочется тоже смотреть, но тем не менее он смотрит.
Медведица с опаленной выстрелом мордой лежит в трех метрах от коня. Выстрел отличен, пуля вошла точно в глазницу, только чуть попортив шкуру.
-Медвежат заберем? – весело улыбается Ринальдо. – Будут у нас ручные.
-Как хочешь, - откликается Коррадо и переводит взгляд на закаменевшего Орландо. Молча трогает коня.
-Запомни, мальчик. Второго шанса не бывает никогда. Есть первый, он же и последний. И если вдруг не захочешь жить – просто пожалей врага.
Рука, обнимающая Орландо за талию, жесткая и властная. Именно такие руки способны удержать взбесившегося коня, хладнокровно выстрелить в упор, направить страну нужным курсом.
В день, когда будет восстановлена монархия – перед глазами младшего принца встанет тот осенний день – улыбающийся Ринальдо, невозмутимый Коррадо, два смешных медвежонка, которых принесли во дворец. И станет понятно – почему руки, удерживающие коня и его самого, были так жестки и равнодушны. Другим – не справиться.
Но пока что – есть только лес, сквозь который едут мистралийские принцы, взгляд одного – прицел, взгляд второго- запал. Любовь их так же жестока и пахнет пороховым дымом.


Творю добро №3 для  Мирилас

FF7: Crisis Core. Генезис, ангст.

Будь на моей стороне

Помнишь лето? Конечно помнишь, не отворачивайся, Анджил. Вот дай, дай я обниму тебя, положу тебе голову на плечо и прикрою глаза. Представь, что сейчас – десять лет назад. Пахнет яблоками, свежескошенной травой и предстоящей бедой. Она уже тогда подкрадывалась на мягких лапах, стелилась по земле, наметив себе в жертву двух глупых воробьев, которые мечтали о славе. Не спорь, Анджил, мы оба знали. Ты только верил в то, что устоишь. А я не верил, в меня не заложили эту твою верность и честь. И вот теперь, когда ты видишь меня насквозь, чувствуешь, как я схожу с ума, чувствуешь, как я медленно становлюсь тем, чем не должен был стать… Анджил, пожалуйста, не оставляй меня, слышишь? Держи крепче. Я уже почти забыл вкус яблок, запах весеннего ветра, мне заливает глаза кровью, а во рту – только ее соленый вкус. Не оставляй меня до конца, хорошо? Ты поймешь, когда меня не станет. Ты слишком хорошо меня знаешь. Когда на тебя посмотрит монстр – ему уже будет все равно, пойдешь ли ты с ним, останешься ли на его стороне, протянешь ли руку. Но мне - пока еще страшно.
Обними меня. Вот так. И скажи – ты ведь еще помнишь – как оно было? Рассказывай, Анджил, пожалуйста. Пока еще помнишь, рассказывай…

***

Сильный. Лучший. Серебряный генерал, его превосходительство, гордость компании Шин-ра. Коне-ечно. Иди ко мне, проверим - насколько ты хорош. Думаешь, не видел я таких ледяных красавцев? На деле то – хрустнет тонкий лед, а под ним – страх, разобьется на осколки арктический холод маски – а под ним…
А под ним…
Пустота. Только пустота. Зеленая, звенящая бесстрастная пустота. Нет, не верю, не бывает. Разойдется под ударами белая кожа, хлынет теплая алая кровь – ведь не может же течь в твоих венах лунное серебро? Не подобраться к тебе, не проверить, не достать. Ледяное совершенство, посмотри мне в глаза, дай себя спалить, моего огня тебе хватит, чтобы сгореть, моей ярости хватит, чтобы разбить твою маску, моей страсти достанет, чтобы заполнить пустоту…
Свист лезвия в воздухе и все так же бесстрастен мой бог. Холоден, безразличен и отстранен. Я не проиграю. Никогда. Покоришься, растаешь. Сорву твою маску, увижу что под ней, увижу, что ты так прячешь…
Только бы…
Только бы это оказалась действительно маска. Только бы – под ней что-то было.
Стоять, солдат! Вот сейчас – ах, как долго я тебя ждал, ты пришел и я своими руками рассыпаю твой разум осколками битого стекла. Дай мне запомнить миг твоего падения, дай рассмотреть боль, дай насладиться сполна. Совершенный монстр, как тебе нравится то, чем мы стали? Как тебе нравится, мой недоступный серебряный генерал, то чем обратился мой огонь и твоя сила? Всего лишь клетки, биомеханика, всего лишь эксперимент. Сходи с ума, машина смерти, а лучше – пойдем со мной.
Смотри – я протягиваю тебе руку, приглашаю с собой в никуда. Ты все равно там окажешься, только даже монстрам может быть одиноко, так не лучше ли – вместе?
Останься. Со мной. Я прошу. Слышишь?! Я – прошу!
Нет?
Нет!
Нет…

***

Глупый щенок. У тебя все твои мысли написаны поперек лба. Хочешь, я озвучу? «Ухтынихуясебе, живой Генезис…!!!!» Пошло. Что же с тобой будет, мальчик, когда ты увидишь Сефа? Кончишь в штаны от восторга, не иначе. Конечно, мы тебя восхищаем. Прекрасные монстры, чудовища, чья сила и красота уже почти легенда. Этакие ангелы с черными крыльями, встреча с которыми означает смерть. Мы – монстры, мальчик. Знаешь, что это? Мы – убиваем людей. Сотнями. Тысячами. Ты хоть раз видел – как это? Нет, конечно. Ореол святости вокруг меня не мерцает, нет? Ах да, я порочен, утончен, святой у нас Анджил. Анджи, протри нимб. Не жмет? Странно.
Чудовища, вот кто мы, мальчик. Ничего красивого в нас нет, пойми. Мы – уже даже не люди. Если я получу приказ убрать тебя – вряд ли ты, суча ногами в агонии будешь продолжать восхищаться мной.
В твоих глазах – небо. Яркое, чистое, светлое небо, и, как я тебе завидую, мальчик… Твои легкие не опалило пламя пожара, руки не загрубели от чужой крови, в тебе еще нет этой усталости, которая появится после первой сотни убитых. Ты еще не можешь смотреть как смотрят мертвецы – устало, отрешенно, зная все…
Так как сейчас смотрю на тебя я.
Мальчик, спаси меня. Пожалуйста. Останься со мной – ненадолго, на час, на минуту, на день. Воскреси меня своим теплом, поделись этим чистым небом в глазах, дай дышать – как раньше. Я ведь не прошу многого, верно?
Страшно?! Мальчик, малыш, глупый щенок, с дурацкой верой в светлые идеалы. Мы – монстры. И ты тоже таким станешь. Однажды поймешь – как это, стоять в красивой позе, при параде, блистательным, великолепным, воплощая мощь и силу – и ощущать как осыпается земля под ногами. Протягивать руку за помощью, наступая на горло гордости. Просить – останься со мной.
Прощай, мальчик.



Творю добро №4 для  Тами Морок, которая хотела "чем хуже, тем лучше". Не лезем под кат те, кто неприемлет чернухи.

FF7. Сефирот/Винсент. Ангст, nc-17, slash, неадекват, мат. Предупредил.

Портал

Здравствуй, дорогой дневник, я в жизни в тебя не писал и не буду. Мертвецы, представляешь, не пишут. Они и не дышат, не спят, не видят кошмаров. Не смотрят вечерами новостной канал и не сходят потом с ума. Мы, мертвецы, народ вообще удивительно спокойный, дорогой дневник. Как правило.
Я вот такое блядское исключение, дорогой мой дневничок! Такое вот, мать его, хитровыебанное изобретение мудака профессора, которому однажды стукнуло что-то в мозжечок и укусило в жопу, и он решил. Профессор решил – профессор сделал. И вот он я – смотрите и удивляйтесь, только сегодня и только у нас, живой труп смотрит новостной канал, видит кошмары и сходит с ума.
Мать твою, Ходжо. Мать твою много раз. Да, дорогой дневник, мы, мертвецы, народ спокойный. Только иногда немного нервный. Только иногда нам, мертвецам, так хуево, что мы достаем откуда-то замызганную тетрадку и начинаем в нее бешено строчить всяческую поебень, потому что иного способа уцепиться за край стремительно уезжающего в далекие края разума нет. Представляешь, какой фарс? Винсент Валентайн, весь такой из себя сдержанный, весь такой из себя спокойный и, а что уж тут, немножко мертвый весь такой из себя, сидит голый в гостиничном номере, пишет матом и карандашом в тетрадке в клеточку.
Кто-нибудь, кто-нибудь, я же сумасшедший, я же сумасшедший, мертвый сумасшедший, ирония, трагифарс, бред!
Перегорела лампочка. Не беда, дорогой дневник. Дневничочек. Тетрадка в клеточку. Винсент Валентайн прекрасно видит в темноте, вот такой он молодец. Винсенту Валентайну приходит пиздец и ты, дорогая моя тетрадка, тому свидетель. Молчаливый свидетель. Я тебя сожгу потом к хренам, чтобы ты точно молчала. Пристрелю и сожгу.
О боги, боги… Хорошо. Надо начать сначала. Заново, с чистого листа, tabula rasa. Дорогой дневник. Сегодня меня трахнул Сефирот. Нет. Не так. Сегодня мертвого Винсента Валентайна во весь рост отымел не менее мертвый генерал Сефирот, имел долго, тщательно и качественно, и мертвому Винсенту Валентайну понравилось. Представляешь себе такое, тетрадка? Да? А совершенно сумасшедший Винсент то не представляет. Задница у него болит, да и не только задница болит, кстати, а он все не представляет. Вспоминает, возбуждается снова от этих воспоминаний, кидается на стенку, а представить то и не может, не может уложить это в своей мертвой голове, вот и сидит, сублимирует это все в тетрадку. Так что, дорогой дневник, у нас с тобой тоже в некотором роде секс.
Все началось с новостного канала. Там показывали как человека распяли на антенне. Ничего в этом такого, охуевшая отмороженная молодежь так развлекается. Я сижу, смотрю это. Показывают мне лицо этого распятого на антенне. Безмятежное, спокойное, чужое.
И тут он открывает глаза и смотрит на меня. Зеленым мертвым, и, боги, боги, таким зовущим взглядом. Знаю я этот взгляд, знаю это спокойствие и красоту эту знаю, только не может это быть он, не может! Умер он давно, шагнул в Лайфстрим, растворился в нем, смыл с себя копоть Нибельхейма. Мертвец канал то выключил, а взгляда забыть не может.
И вот ночь, лежит Винсент Валентайн, изучает потолок, а на затылок ему этот взгляд давит. За ствол, осмотреться - нет никого. Мерещится Винсенту всякое.
Пальцы холодные, которые руки за спину завернули – тоже мерещатся? За шиворот – и об стенку, как щенка. Мерещится? Вжало это «мерещится» Винсента в стенку лицом, и на ухо прошептало «вот и свиделись…». Холодом веет – от стены, от голоса, от пальцев, которые руки за спиной держат. Узнаю я этот голос. И прядь серебряную, что мне поперек плеча легла – тоже узнаю. А он уже мне пинком ноги раздвинул, огладил небрежно по заднице, зубами в шею впился, языком капли крови снял. Не течет она у мертвых? Неправда. А голос его - сталью и бархатом по нервам, нашептывал мне правду. О том что – хотел его. Хотел. Вот так именно – чтобы жестко, грубо, без церемоний. Мордой в стенку - и полетели. Отодрали по полной, а я кричал, выл, просил не останавливаться.
И ведь кричал. Когда задвинул мне сразу на всю длину и размашисто трахать начал – кричал. Вырывался. Только хрен ты от него вырвешься, будь ты мертвец, будь ты кто. А он смеется – тихий такой, хрипловатый смешок – и целует, кусает в шею, двигается быстрее, ладонь в перчатке мне на член положил и двинул пару раз вверх-вниз. Тут то разум бедного мертвеца и покинул к хренам. Попрощался. Просил его – отпусти руки, хочу лицом к тебе быть, видеть тебя хочу, дай… Давать то он давал, только другое. И повернуться не позволил, руки отпустил, правда. Весом прижал, а на ухо мне шептал - какая я тварь, какая шлюха, и как мне нравится его член в моей заднице. А я стонал и просил еще, со всем соглашаясь – только бы не останавливался, с ума сходил – от его голоса, от его слов, от его самого. Жаль только, до боли жаль – увидеть себя не позволил. Только прядь эта, да черная кожа перчатки на узкой ладони. Дорогой дневник, вспоминаю – что эта ладонь творила – и снова встает. Неукротимо, сука. Будь ты проклят. Будь я проклят. Будь все прокляты. Кажется именно это я хрипел, кончая под ним. Проклинал все заново – когда все закончилось. Осталась только комната, в которой снова тепло, ушел этот холод, ушел он, а остался я – с кровоточащими укусами на шее и плечах, адски болящей задницей и в полном одиночестве.
Дорогой дневник, я сошел с ума. Мне в общем-то не так плохо. Мне в общем-то просто пиздец. Я хочу, чтобы он вернулся. Мертвецом, призраком, кем угодно. Хочу его видеть, слышать, просто хочу. Неважно как. Винсент Валентайн на своем долгом веку хотел не так многого. И сейчас сожжет тебя, дорогой дневник, пойдет, включит новостной этот канал и будет смотреть на белый шум в эфире. Вдруг?

Творю добро №5 для Charoite, который сам знает, чего он хотел) Автор позволил себе немного отступить от заявки не будет писать фэндома, ибо получилось ну очень сюрно и скорее ориджинал)

Tu vae me detruire

Белым цветом – лицо примы. Алым цветом - ее губы. Черным цветом – шелк волос.
Белым цветом – кожа запястья. Алым цветом – цветок в прическе. Черным цветом – опущенные ресницы.
Белым цветом – ослепительная улыбка. Алым цветом – взметнувшиеся в танце юбки. Черным цветом – угли взгляда.
Танцует прима, танцует по краю сцены, по натянутым нервам, по тонкой грани между жизнью и смертью, любовью и ненавистью, ведет партию.
Роковая страсть, пляска на крови, по чужим сердцам. Нет зрительного зала, нет балкона, партера, сцены. Есть – тонкое тело, изогнувшееся свечным фитилем в огне, есть только частое дыхание и музыка, музыка, музыка. Потом – будут цветы на сцену, потом будут овации, потом, все потом…
Cейчас – горит Огонь и полыхают взгляды, прикованные к блистательной приме.
Любовь, кровь - рифма, избитая до невозможности. Одно рождает второе, они переплетаются, схлестываются, прорастают друг в друга.
Грохот ударных – алым цветом плеснет кровь из сердца на подмостки. Как будто сердечной кровью можно привязать кого-то к себе. Как будто из нее можно свить нить, сковать цепь. Как будто можно вырезать из груди сердце и вложить в чужие руки – возьми, не жалко, оно все равно твое. Слышишь сорванный ритм? Это оно так бьется. Сердце.
Взовьется партия скрипки – белым цветом раскаленная ненависть. Беспощадная, чистая, светлая, смертельная. Как будто можно ей – перечеркнуть горло, как будто можно ей – пробить аорту, как будто можно ей пробить свою гортань и отрезать язык – чтобы молчал, чтобы не рвались наружу слова алого цвета. Слышишь, как плачет скрипка? Эта она так плачет. Ненависть.
Упадет тишина – черным цветом одиночества. Пронзительным, невероятным, глухим. Как будто можно разогнать темноту одним желанием, как будто можно в ней быть не одному, как будто можно слышать в ней чужое дыхание и быть счастливым. Слышишь тишину? Это она так приходит – смерть.
Но снова, снова, по самой грани – танцует прима, и хлещет кровь на подмостки сцены, столкнувшись взглядом – не смог оставить, коснувшись сердца – не смог ударить, тоска и жажда отравят душу…
Убей, прима. Прерви партию, взгляни в зал, где умирает от неразделенной любви зритель.
Она губит его медленно, пьет душу по капле, а ты – всего лишь одним росчерком, одним огненным взглядом – убей легко. И он умрет счастливым.
Заходится в бешенстве увертюры оркестр. Срывают голоса хоры. Падает в изнеможении кордебалет. Звенит, звенит, грохочет и нарастает ураганный хохот кастаньет. Танцует прима, алым, черным и белым ослепляя зал.
Белым – свет софитов.
Алым – цветы на сцену.
Черным – падает занавес.
-Маэстро, вы сумасшедший…!
-Маэстро, это блестяще!
-Маэстро, это грандиозно! Вы.. откуда это все? Откуда, как, нет, я просто в восторге, это непередаваемо.
Маэстро лишь переведет антрацитовый взгляд с лихой чертовщинкой на одну из лож, в которой стоя аплодирует сероглазый наемник, и улыбнется публике:
-Муза, знаете ли, нашептала…

Творю добро №6 для  Houli

DS. Норт, Ши, юмор.

Can you imagine

-Между прочим, он был совсем новый… - печально сказал Норт, глядя как действительно новый и красивый топор идет ко дну Огненной Реки как… ну как топор. Быстро и неотвратимо.
-Надеюсь, вылавливать ты не полезешь? – поинтересовался Ши, балансирующий на перилах моста через эту самую реку. – Видишь ли, горелый шашлык вместо друга меня несколько не удовлетворяет.
-Не полезу, - сумрачно буркнул орк, проводил топор последним прощальным взглядом и продолжил движение. Оружие было жалко до слез, но себя – еще жальче. Хотя был такой красивый, лезвие так и блестело, а фигурная ковка, а руны на обухе, а плетение на рукояти… Эх…
День сегодня выдался не очень. Во –первых, в Долине динозавры по ходу чем-то обожрались, поскольку носились как бешеные, сметая все на своем пути. Ты только на них – а они на тебя – и ты от них, и чем быстрее, тем лучше. Так что дорогих зубов набить не удалось. Во-вторых парочке битых три часа пришлось просидеть под камушком на выходе из Долины, так как туда пришли агры. И принялись бегать наперегонки с динозаврами, оглашая пространство воплями «пацаны, а ну гляди, как круто у меня получается!». Получалось круто. Но затоптанным и без последних штанов остаться не хотелось абсолютно.
Ну и в третьих Норт утопил топор, переходя Огненную Реку. Случайно. Норт оступился, топор упал.
Абсолютно не очень день.
Покинув Зону Хаоса парочка остановилась на перекрестке.
-Давай пожрем, а? – хмуро сказал Норт, кидая взгляд в сторону гостиницы.
-На какие? – нежно осведомился эльф. – Лично я не собираюсь ради презренной пищи продавать оружие или одежду.
-А цацки? – с надеждой спросил орк, разглядывая Ши, на котором этого добра было прилично. Кольца, подвески, шпильки в волосах. Маленький эльф смерил его взглядом.
-Есть другое предложение. Сдать твои портянки охотникам на драконов в аренду, - так же нежно сообщил он. - Помнится, они великолепное средство.
-Да ну тебя, - обиделся Норт. Эти несчастные портянки друг ему припоминал при каждом удобном случае. – Нормальные у меня портянки! Чистые! Вот хочешь покажу?
-Не надо, - поспешно откликнулся Ши и на всякий случай сделал шаг назад. – Верю.
Норт не поверил в то, что эльф поверил и начал уже было стаскивать сапог, как его прервали. На дороге заклубилась пыль и появившийся в ее ореоле всадник, высокомерно поинтересовался:
-Эй, шантрапа! Тут Высокомудрый проходил?
-Кто? – Норт взвесил в руке сапог. Слово «шантрапа» применительно к своей персоне ему очень не понравилось, но артовый доспех и оружие всадника ему не нравились еще больше. В смысле, нравились, конечно, но не на нем.
Ши задумчиво оглядел всадника и улыбнулся.
-Проходил, уважаемый. В Долине Динозавров видели.
Всадник хлестнул коня и унесся, пыль из под копыт осела на друзьях ровным слоем. Прокашлявшись и пропожелав всего хорошего этому уроду, Норт одел сапог обратно и мрачно посмотрел на эльфа.
-Он нас – шантрапой, а ты ему вежливо так! Да и не было там никакого Высокомудого.
-Высокомудрого, - поправил его Ши. – Вежливость должна быть всегда. Возможно, человеку будет приятно встретить там себе подобных и приятно провести время, бегая по полю.
Норт не понял странной эльфийской логики, но промолчал. Зато заговорил желудок, намекая на то, что покушать бы все-таки надо. И чем быстрее, тем лучше, а то он за себя не отвечает.
-Эй, мужики! – еще одно облако пыли прискакало и замерло около друзей. Облако вокруг говорящего упорно не рассасывалось, что говорило либо о том, что пришедший давно не мылся, либо о том, что он офигенно замаскировался. – Это вы только что хая на коне в Долину послали?
-Ну, мы, - мужественно ответил Норт, на всякий случай заслоняя широкой спиной эльфа.
-Спасибо, мужики, - душевно откликнулось облако и к ногам друзей шлепнулся увесистый мешочек, приятственно звякнувший. – Я этого мудака полдня на Вратах ждал.
-Выскомудрый? – осторожно осведомился Ши.
-Ага, - просияло облако. – Давно себе его доспех хотел. Эх, хорошо!!! – продолжая лучиться не то радостью, не то святом, облако ускакало в обратном направлении.
Норт неверяще поднял мешочек и посмотрел на Ши.
-Видишь, как хорошо быть вежливым, - улыбнулся эльф. – Никогда точно не можешь представить– с какой стороны тебя поблагодарят…

Творю добро №7 для  Тангорн, который хотел без ангста и в любом жанре.

Панкеева. Кантор, Орландо, юмор.

Подари мне Огонь, если ты из Огня

-Что, не выходит каменный цветок? – усмехнулся товарищ Кантор, лениво развалившийся на королевском диване в королевском кабинете, пока король скорбно примостился на спинке трона, являя собой зрелище «творец в кикозе» - волосы взлохмачены, на щеке чернильное пятно, вокруг тьма исчерканной бумаги и пустые обертки из-под конфет.
-Не выходит, - печально отозвался Орландо и поднял на товарища крайне грустный взгляд. – Скажи мне рифму на «огня».
-Х… ня, - немедленно и бодро отозвался мистралиец, сверкнув улыбкой. –Нет, а что ты ждал? Я стихи в жизни не писал ни разу. Я по музыке больше.
-Оно и видно… - вздохнул Его Величество и скорбно скушал конфетку.
Не помогло. Орландо мучался творческим процессом уже третий час, однако пока результат был неутешителен.
-Я не могу собственной жене на день рождения подарить балладу в которой есть рифма «огня – х*ня», понимаешь? – проникновенно сказал Орландо. – А мне теперь в голову ничего кроме этой рифмы не идет.
Кантор пожал плечами.
-Я тебе уже обещал, что музыку на твое словотворчество так и быть напишу. А рифмы – это ты давай сам.
-Даю, даю… - мрачно пробухтел вождь, идеолог и творец. – Огня, огня… фигня, меня, дня, мда… Так! Сфокусируемся на другой части, к этой перейдем позже. Дай рифму на «копать».
-Ты издеваешься? – поинтересовался Кантор. – Или тебе рифму все таки озвучить?
-Так, не надо, я понял. Нет, ну что ж такое! – Орландо спрыгнул со спинки трона и начал мерить шагами кабинет. – Одни матюки в голову лезут. А мне надо чтоб с любовью, чтоб романтично, чтоб она прониклась и порадовалась, понимаешь?
Кантор покивал.
-Подари ей множество роз и бриллианты и не мучайся, - посоветовал он. – Порадуется она точно.
-Ты циник. Я хочу – от души!
-От души подари. Все лучше чем «огня-х*ня» и «копать - не будем уточнять что». Кстати, откуда в любовной балладе слово «копать»?
-А? Что? Да какая разница! – король печально прошуршал очередной оберткой и рухнул на диван рядом с Кантором. – Маэстро, подари Огня, а? Очень надо…
Кантор хмыкнул. Протянул руку, взлохматил и без того не идеальную королевскую прическу.
-Так и быть, - сохраняя серьезное выражение лица. – Бери.
-Спасибо! – Орландо порывисто обнял бывшего наставника. – Я знал, что ты мне не откажешь, - прислушиваясь к собственным ощущениям. – А.. разве так можно, кстати?
-Конечно, - величественно кивнул маэстро. – Закрой глаза, сосредоточься. Чувствуешь, как нужная рифма посещает твои мысли?
Орландо послушно закрыл глаза.
-Кажется… - неуверенно. – Так. Стоп. Кантор! Откуда у меня в голове «Там на поляне среди маков. Художник ставил деву в … позу.», а?!
Кантор усмехнулся.
-А чего ты хотел? Это ведь мой Огонь.

Творю добро № 8 для  Dyx

Ориджинал (от Панкеевой разве что полигон), Илар, Эрик.

Da Kapa Preta

«А у меня есть учитель…» - гордо, но не вслух, не громко и даже не шепотом, а так, для себя, лишний раз прокатить на языке заветные слова. Не какой-нибудь там, а самый настоящий. Который не просто так называется, не швыряет в руки пыльную книжку и отворачивается, а учит, объясняет и показывает.
Солнечный полдень – на лесной поляне раскинут невесомый золотой шелк и твой учитель, сам – золото и солнце – вместе с тобой склонившись над книгой, водит длинным ногтем вдоль строк и мелодичным тихим голосом рассказывает тебе о том, как это – Сила. Как это – переплетать тонкие нити в кружево заклятия, как одним мановением ладони разорвать чужое, как оплести этими нитями человеческую жизнь, как привязать эти нити к чужим рукам и заставить их двигаться.
Объятый пламенем собственных волос, тонкий хрупкий эльф небрежно поправляет черный шелк мантии, задумчиво смотрит на тебя - расплавленное золото во взгляде в солнечный полдень и алая зовущая бездна на закате – и объясняет, рассказывает, вьет для тебя нити и учит, учит, учит…
«А у меня есть учитель!» - гордо вскидывая голову к небу. Эльф улыбается – светлой нежной улыбкой. Сияет солнце в его волосах, отражается в зрачках, тухнет на острых кончиках ногтей…
Глухо и опасно щелкнут темные камни ожерелья, обернутого в три ряда вокруг тонкого запястья – они что-то знают, но молчат. И смотреть на них иногда страшно, но не более чем встречаться взглядом с алой бездной на закате.
-Попробуй теперь сам… - тихий голос, перезвон золотых колокольчиков.
-Хорошо, - порывисто кивает мальчик с копной рыжих вьющихся волос, разминает кисти, вскидывает их, делает пару пассов.
Грохот взрыва, вихрем срывается с места эльф, стряхивает с кончиков пальцев заклятие, прикрывает щитом – и ученика, и себя.
Тихо облетают редкие оставшиеся листочки в круг выжженной земли, тихо догорают деревья и пеньки, одурело смотрят на в секунду изменившуюся полянку птички… Пахнет печеной малиной.
-Я не хотел… - виновато.
Учитель улыбается, легким движением снимая защиту.
-Неважно… Не получилось сейчас, получится в другой раз. А полянка, прямо тебе скажу – совсем мне и не нравилась полянка…
Днями ты пропадаешь в лесу, возвращаясь домой на закате или вообще по темноте. Какая, собственно разница, если телепортом? Твой учитель уходит и ты остаешься один – ждать нового дня, когда все начнется сначала.
Иногда ты просыпаешься глубокой ночью и, кое-как примостившись на подоконнике, подолгу смотришь на звезды. Иногда тебе кажется, что сердце твое – черный камень, один из тех, согретых теплом кожи, нанизанных на нить. Иногда – ты шепчешь и зовешь в темноту – и тебе кажется, что тебя слышат.
«А у меня – есть учитель» - беззвучно, в темноту. Он – это мягкий голос в твоей голове, тонкая рука на плече, тень за твоей спиной. Терпкий и сладкий аромат полудня, золото солнечных лучей, запутавшихся в волосах. Тень за спиной улыбнется и ласково коснется губами твоего виска.
Твой учитель – некромант. Но – это ведь неважно, верно?


Творю добро № 9 для  H a r u k a

Ориджинал (от Панкеевой полигон), Ватари, бог. Юмор.

Рождественская

-Господи, услышь меня. Господи, к тебе взываю. Господи, очень надо. Господи, услышь…
Ватари третий час кряду молился. Дело это было благородное, полезное, очень занудное и вырабатывало фантастическое терпение, ибо божество, на которое уповал мистик было редкостно непредсказуемо. Иногда можно было дозваниваться до него часами с абсолютно никаким результатом. В особо удачные дни бог откликался в течении пяти минут.
Сегодня был явно не этот день.
Со вздохом скатав молитвенный коврик, мистик поднялся на ноги и направился к выходу из комнаты.
В этот момент кто-то фамильярно постучал Ватари по плечу. Мистик вздрогнул, перехватил молитвенный коврик на манер катаны – в семье воинов фигни не воспитывали! – и обернулся. Все-таки не каждый день в абсолютно пустой комнате тебя кто-то трогает. И хорошо, что за плечо.
Напротив стояло что-то, излучающее ослепительно яркий свет. Настолько ослепительный и яркий, что распознать в этом световом пятне личность не представлялось возможным.
Ватари, так как был вежлив от рождения – в семье воинов фигни не воспитывали! – опустил боевой коврик и сообщил:
-Кхм… а? Вы? Э… здравствуйте.
-Господь, очень приятно, - пробасило пятно. – Чего звал меня, сыне? Пошто оторвал от возлияний во славу мою?
-…? - вопрос в глазах хина был виден так же четко, как падение лепестка сакуры на закате, ибо последнее прозвучало несколько неожиданно. Господь смущенно хмыкнул:
-Возлияния смутивши? Так день рождения у меня как бы. Рождество мое, понимаешь меня, сыне? Ты чего щуришься на меня все? Али свет мой божественный слепит грешные твои очи?
-Нет, Господи, глаза у меня от рождения такие, - вежливо ответил Ватари, - но свет от лика действительно… несколько…
Пятно покровительственно похлопало хина дланью по плечу:
-Непривыкший ты, сыне. Редко на кого я схожу вот так, так что радуйся, токмо не загордись. Ты давай реки мне лучше пошто звал. А то ведь у меня там гулянье, ангелы-архангелы тоже люди – сойдешь на землю поговорить с праведником, возвернешься обратно –ан водки то и нет уже! Так что не томи, глаголь.
Ватари собрался – в семье воинов фигни не воспитывали! – и изрек в божественное пятно свое пожелание.
Пятно прогулялось взад-вперед по комнате, величественно хмыкнуло и повелело:
-Дарую тебе просимое, в честь праздника я добрый. Иди, твори добро и более меня по пустякам не отвлекай.
Мистик поклонился. Пятно исчезло.
Ватари, перехватив молитвенный коврик поудобнее, помчался в лазарет – проверять собственные силы.
Через три часа буйства хина в лазарете оттуда вышли на своих ногах семеро тяжелораненных, четверо пышущих здоровьем недавних больных, вереница мелкоушибленных, три симулянта и один свежевоскресший.
Простершийся на койке в пустом лазарете, довольный мистик с блаженной улыбкой созерцал потолок.
Все-таки «вылечить столько людей, сколько убил мой отец» было очень правильной формулировкой. Папе было за семьдесят, он до сих пор скакал с катаной наголо, усекая головы врагов ежедневно и останавливаться на достигнутом не собирался.
В семье воинов фигни то не воспитывали…

Творю добро № 10 для  Akira~

Nobuta wo Produce. Акира/Сюдзи, ангст, романс, R.

Back to you

«We wish you a Marry Christmas, we wish you....» перезвон колокольчиков и голоса из радиоприемника врываются свежим зимним ветром в кондиционированный воздух офиса. Дохнуло чудом, праздником, заставило оторваться от монитора и работы.
Задумчивый взгляд за окно. Тридцатое декабря. Неон рекламы на улицах, повсюду елки, фонарики, город украшен к празднику, совсем скоро новый год.
Оторваться от работы, бережно отложить важные документы, подойти к окну, опереться лбом о стекло и долго-долго глядеть в темноту за ней.
Ты сегодня как всегда уходишь последним, офис уже давно пуст, ты в нем один, если не считать охраны. Руководство тебя хвалит, ты такой ответственный, такой исполнительный. Немного замкнутый, конечно, близких друзей нет, девушки нет, в социальных сетях не зарегистрирован, но это компанию как раз наоборот устраивает.
Киритани Сюдзи, двадцать два года, перспективный сотрудник выходит из кабинета, спускается в комнату, где сидит охрана и, смущенно улыбаясь, просит сигарету. Закуривает, выйдя на открытую террасу на крыше офиса, как раз рационально отведенную под курилку. Ежится от порывов холодного ветра, забирающегося под рубашку и пиджак, обнимает себя руками за плечи. Сигарета, которой так ни разу и не затянулся, дрожит в пальцах.
Пронзительное стылое одиночество – небольшая фигурка, мерзнущая на крыше офиса в мегаполисе.
А там внизу, по улице течет людской поток, яркий, переливающийся, шуршащий подарочными пакетами и улыбающийся друг другу. Все спешат домой или в гости, радуют родных и близких.
Елка, огоньки на ней, подарки под ней.
Неправда.
Пустая выхолощенная съемная квартира, которую и надо бы украсить – но нет времени. Все оно уходит в работу. Подъем в семь утра, отбой заполночь. Сил хватает только на то чтобы вернуться, раздеться, наскоро принять душ и отключиться. А с утра все снова. Суббота и воскресенье, конечно, выходные, но их тоже проще проводить на работе, потому что в пустой квартире куда более одиноко, чем в пустом офисе. Лучше хоть что-то делать, лучше хоть что-то полезное, и лучше всего – просто не задумываться о том, почему все так, а не иначе.
Вереница смсок:
«Привет, пойдешь с нами на вечеринку?» Извиняющаяся улыбка, вежливый отказ. «Простите, занят(«
«Привет, поехали погуляем?» Отрицательно покачаешь головой – «Не могу, очень много работы(.»
«Привет, давай увидимся вечером?» - «Я не знаю, во сколько закончу, давай в другой раз?»
Только не будет этого другого раза, кому как не тебе прекрасно это известно.
Одна единственная смска без ответа. «Я скучаю». Ты никак не можешь на нее ответить, но и стереть тоже не можешь, потому что она – воспоминание.
Этой смске уже три года.
Она – лучик солнца из прошлого. Когда все было хорошо.
Да и сейчас в общем-то неплохо. Есть работа, дом, машина. Успех, карьера. Это как с праздником – вроде бы все есть, но чего-то не хватает. Времени – чтобы купить подарки, сил – чтобы украсить дом и даже желания – чтобы пришел праздник.
Родные в Йокогаме, ты в Токио.
Сегодня ты вернешься домой, заехав по дороге в гипермаркет, купишь подарки, напишешь несколько открыток и с утра отправишь почтой. Души в этих подарках столько же, сколько в искусственной елке и ты боишься, что родные это почувствуют.

**
Изучать собственное отражение в ростовом зеркале, проводя рукой вдоль тела. Выпирают кости, натянулась кожа на скулах – а что поделать, в рационе в основном кофе, времени не хватает на то, чтобы спуститься в кафе и нормально поесть.
Да ладно врать самому себе. Хватило бы времени. Просто одному не хочется. Человек в одиночестве за столиком – такая печальная картина. Поэтому лучше заливать рабочие дни европейским кофе и уходить в мир цифр и договоров.
Возле глаз залегли морщинки. Задумчиво взлохматить волосы, потянуть себя за прядку, подмигнуть зеркалу, из которого на секунду выглянешь прежний ты. Вздохнуть и влезть под горячий душ, прижаться лбом к кафелю. Как было бы здорово, если бы кто-то размял плечи. Сильными движениями, спокойно и неторопливо, после легко коснувшись губами выступающих позвонков на шее… Волной по телу пробегает дрожь, острой вспышкой желания, образом, который появившись в мозгу бьет метром ниже, заставляя закусить губу и поддаться фантазии. Мечтать – на самом деле ты не один, это его горячее тело прижимается к тебе сзади, он кладет голову на плечо, чуть прикусывает мочку уха и это не твои, а его пальцы смыкаются вокруг твоего члена. Плавные движения ладонью, поцелуй-укус в плечо, теплое дыхание в шею. Закрываешь глаза, ускоряя движения – он всегда очень тонко чувствовал, как и что тебе нравится.
Вот она взрослая жизнь – дрочить в душе, горячей водой заменяя объятия и проводить одинокие ночи на узкой кровати, вспоминая…
С грустной усмешкой смыть с кафеля следы этих «воспоминаний» и, замотавшись в полотенце едва ли не по уши, выйти из душа.
Что –толку вспоминать и мечтать. Сейчас уже слишком поздно. Три года молчания, и… что сказать то? Нельзя ведь передать словами ощущение одиночества, тоски и мечты о том, что это все неправда, что сейчас загорится свет, ты зайдешь, бухнешься рядом и ткнешь коном в нос. Та-да-и-ма.
Вот как тебе это сказать? Про горячую воду в душе, про подушку за спиной, что занимает твое место, про эти все мелочи, из которых и складывается тоска?
Никак.
За окном город готовится праздновать.
В отдельно взятой квартире молодой перспективный сотрудник задумчиво смотрит на экран мобильника, в окно во времени – на три года назад, на всего два слова.
**

На следующее утро ты не идешь на работу. Отзваниваешься и с извинениями заболеваешь впервые за несколько лет.
Повесив трубку, открываешь ноут и заботливо переписываешь с экрана на бумажку нужный адрес. Шариковой ручкой в блокнот, как будто в этом есть какой-то мистический смысл – той самой ручкой, в тот самый блокнот. Жаль, исполняющая заветные желания свинка куда-то потерялась при переезде. Она бы сейчас очень пригодилась.
Чудеса творили мы сами – приходит мысль, ты выходишь из дома и едешь. Пролетают мимо неоновые вывески, ты бездумно следишь за дорогой, потому как мыслей попросту нет. В крови вскипает этакая лихая уверенность – вот сейчас мы увидимся, попьем кофе, мило поговорим о прошлом, расстанемся, я пойду и повешусь в офисе на ремне. Нет, не повешусь, конечно, это так….
Пробка длинной в три квартала. Пробки уравнивают людей. Рядом стоят ламборджини и тойота, все равны и все опаздывают. Только ты почему-то уверен, что тебе нельзя никуда опоздать. Неважно, что время ты назначил себе сам и тебя, в общем-то никто не ждет. Просто нельзя опоздать.
Ты оставляешь машину и идешь пешком эти три квартала.
Останавливаешься под елкой и долго смотришь на освещенные окна офиса, в котором где-то там, на большой высоте работает человек, которого ты не видел три года.
Или не работает? Только мелкие служащие пашут 31го декабря, а сын босса наверняка уже где-то отдыхает, так что стояние тут под елкой в шесть часов вечера – великого часа икс окончания всех пятидневных трудов – не имеет смысла.
Так можно проуговаривать себя очень долго и все-таки остаться на месте. Под елкой, кутаясь в шарф и потирая озябшие руки, по птичьи пытаясь нахохолиться, чтобы сохранить тепло – дурацкий мерзнущий подарок.
Расходятся в стороны стеклянные двери офиса, выпуская из себя несколько небожителей. Именно так ведь воспринимаются мелкими клерками всякие там директора.
Один из таких небожителей раскован, очаровательно и шикарно небрежен – такое могут себе позволить большие деньги и еще большая власть. Идет к машине, улыбается своей спутнице.
Никаких спецэффектов, никаких там романтичных замираний сердца. Просто проследить за ними взглядом, метнуться к машине, трясущимися руками попасть ключом куда надо и ехать следом. Уже непонятно зачем. Просто потому что едется. Все так же бездумно и нервно улыбаясь. Как будто было недостаточно просто увидеть.
Нет, ну чего ты ждал? Монастыря в честь неизвестно чего?
Серебряный красавец лексус хищным зверем несется сквозь городские джунгли, притормаживает возле другого офиса. Черная хонда паркуется в ста метрах от него. Хлопает дверца машины, приглушенные шаги:
-Привет… - это оказывается очень просто сказать. Акира оборачивается. Долгая-долгая секунда встретившихся взглядов. Непонимание. Недоумение. Неверие. Узнавание. Радость.
Коммерческий директор компании, сопровождающая генерального на праздничную вечеринку, с удивлением наблюдает как генеральный директор компании обнимается с каким-то студентом посреди улицы, радостно хлопая того по спине и плечам. Как этот студент прижимается к генеральному директору всем телом, скрещивая руки у того за спиной и укладывая голову на плечо. Мучительно вздернуты вверх брови, закрыты глаза и улыбка на губах. А генеральный директор напоминает человека, который нашел под елкой свое счастье и теперь боится хоть на секунду выпустить из рук.
-Кусано-сан… нас ждут, - все-таки прерывает эту идиллию коммерческий директор, сделав два шага по направлению к цели.
И с удивлением слушает, как генеральный имеет ввиду и эту встречу, и приглашенных гостей, и имидж компании, утягивая за собой в машину этого неизвестно откуда взявшегося студента. Захлопывается дверь и серебряный лексус уносится в город.
Коммерческий директор сочиняет извинительную речь и провожает машину взглядом.

**

Когда проходит первая неловкость, Киритани Сюдзи всеми силами старается натянуть обратно упавшую маску – как дела, сколько не виделись, у меня все ок, явно пытаясь свести эту встречу как раз к ничего не значащим разговорам, о прошлом, о настоящем, о делах, о любой ерунде. Замаскировать произошедшее, замаскироваться самому, спрятаться, втянуть голову в панцирь как черепаха.
И остаться наедине самому с собой и своими мечтами в этом панцире.
С Кусано Акирой это не работает. Деловые люди знают цену времени и решениям. Акира ведет машину, поддерживая диалог ни о чем и улыбается.
Это ведь очень просто, сбросить скорость, свернуть на обочину, дернуть ручник и перевести взгляд на паникующего Сюдзи. А он паникует – прячется за улыбкой, за разговорами, подчеркнуто непонимающим видом.
Притянуть к себе, вдохнуть знакомый запах, прижать покрепче и начать целовать, гладить, пока еще сквозь одежду его худое тело, которое всегда говорит правду, в отличие от своего хозяина. С силой провести ладонью по спине и плечам.
Глупая ты глупая черепаха. Дался тебе этот твой панцирь. Жалко, что с ним нельзя так же как с черепицей – рраз, и нет его. Нельзя. Поранишь.
-Акира, ты что? – отталкивает, а глаза говорят, что все правильно.
Заключить его в объятия и спокойно, по -деловому объяснить, как скучал. Как искал. Писал и звонил. Никого не находил и скучал еще больше. Работал. Жил дальше. Вспоминал Сюдзи. Почему Сюдзи молчал? Акира думал, что они больше не друзья…
Киритани очень долго молчит, уткнувшись лбом в плечо Акиры. Ему нечего сказать и никак не объяснить. Жаль что нельзя как в кино – поднять глаза, посмотреть и герой сразу все поймет. Без объяснений на словах.
Салон машины пахнет кожей и дорогим парфюмом. Одиночество пахнет холодным ветром и бензином. Сегодня ночью счастье будет пахнуть мандаринами и какао. Представляешь, он помнит все, что тебе нравится, в дурашливой манере ставя тебе локти на колени и сообщая «кон!».
Представляешь, он скучал. Работал, развлекался, жил дальше и скучал. Писал тебе письма и звонил. А ты молчал.
Потому что вот так…

**
-Аки…ра… - задыхающийся шепот, беспорядочные поцелуи вперемешку с укусами в шею и плечи. С утра он будет в пятнышко, но сейчас это неважно. Обнимать, прижиматься плотнее, просить еще и поглубже, привычно сдерживать крик.
Лежать рядом, невесомо водить кончиками пальцев по груди.
Счастье - оно очень простое, яркое, в любой момент может обернуться с улыбкой и ткнуть коном в нос. Просто потому что ему давно не надо пытаться что-то объяснить, он давно понимает тебя лучше всех и видит сквозь панцирь.
А где-то там часы бьют полночь и за окном расцветает фейерверк, тысячами падающих звезд осыпаясь с неба.
-С новым годом, - счастье обнимает тебя со спины, прижавшегося любом к холодному стеклу и рассматривающего фейерверк, и целует в висок. Больше не холодно. Больше не пусто. Сильные руки кольцом на талии, теплое дыхание в шею.
Мегаполис празднует наступление нового года. В каждой отдельной квартире делают это по разному. В этой например – приглушен свет, мягко светится елка в углу, пахнет мандаринами и какао. Иногда этого более чем достаточно.