Дневник Майкла Уайта, в коем последовательно изложены тяготы, с коими придется столкнуться соискателям вакансии за 700 галлеонов.
читать дальше
***
Привет, меня зовут Майкл Уайт и я самое несчастное существо на свете.
М-да, удачное начало дневника, нечего сказать.
Ладно, начну по порядку.
Меня угораздило родиться в многодетной волшебной семье, в которой мама ведьма, папа маггл, старший брат сквиб, а четыре (чытыре!!!!!!!!) младших сестренки – ведьмы круче мамы.
И я. Майкл Уайт. Хогвартс, Гриффиндор, сын маггла-повара и отличницы-хаффлпаффки.
Впрочем, это еще не самое худшее, что со мной случалось. О самом худшем я сейчас буду рассказывать.
***
Когда тебе восемнадцать лет, ты любишь квиддич и у тебя совсем нет денег – ты возьмешься за любую работу, потому что на горизонте замаячит призрак новой метлы. Очень притягательный такой призрак. Потом к нему добавятся красивые девушки, которых ты с шиком обхаживаешь, соря золотом направо и налево, потом мечты о славе…
В общем, мне восемнадцать, я играю в квиддич (загонщик), у меня нет девушки и мне очень, очень, очень-очень были нужны деньги.
Это я сейчас оправдываюсь перед собой же за свою глупость.
Хотя когда я подписывал контракт этот поступок казался мне каким угодно, но только не глупым.
Так, по порядку.
Я искал работу. 20го января прилетела сова с письмом. Я тогда еще порадовался – сова откормленная, белая, пушистая, письмо на хорошей бумаге. Развернул, прочитал. В письме некий господин Эгилль приглашал меня оказать ему определенную помощь за определенное вознаграждение. А именно – г-н Эгилль иностранец, при этом лишен зрения, а ему очень хочется ознакомиться с нашей прекрасной страной. Он хотел бы нанять гида, с учетом своей своебразности… дальше шли детали, но я смотрел только на сумму жалованья. Семьсот галеонов в месяц. Семьсот галеонов в месяц…
В общем, я подписал, не раздумывая.
***
Контракт обязывал меня встретиться с Э.Эгиллем ровно в полдень на площади под часами. Я нервничал. Никогда со слепыми дела не имел, в контракте мои обязанности четко оговорены вроде бы не были, но я, как потом понял, контракт прочитал не очень внимательно.
Стоял, ждал. Когда часы закончили бить полдень, я немного расслабился. Может, это была шутка? Или он отправил такие письма еще многим, и кто-нибудь устроил его больше? С другой стороны – терять такие легкие деньги было обидно.
Я прождал под памятником до сорока минут первого. Потом поднялся и пошел.
В этот момент меня окликнули
-Простите, вы Майкл Уайт?
Я обернулся. Со скамейки чуть поодаль от той, на которой сидел я , поднялся человек. Я сразу заметил черную повязку на его лице и удивился – почему не приметил его раньше.
-Да, это я. А вы, наверное, мистер Эгилль?
-Совершенно верно, - слепой улыбнулся. Я смотрел на него сверху вниз, он был ниже меня на полголовы, да и в плечах я, квиддичный игрок, был его пошире. Словом, я себя почувствовал увереннее.
-Если у вас возникли вопросы относительно контракта, то я готов дать вам ответы сейчас. Потом на любые вопросы относительно того, почему все так, а не иначе, я отвечать не буду. Надеюсь, вы внимательно все прочитали?
-Э-э…да, внимательно прочитал. Вопрос есть только один – про деньги.
-Семьсот галеонов в месяц. Сто вы получите сегодня. Еще двести – через неделю и остальное – в конце месяца.
Вопросов у меня больше не было, о чем я с гордостью не преминул сообщить своему нанимателю. Тот кивнул.
-Тогда вопрос есть у меня и он тоже только один. Вы действительно владеете парной аппарацией в столь юном возрасте?
Я бы свой возраст юным не назвал, но вот аппарацией владел, да. Сказалась многолетняя практика с братом и сестрицами.
-Прекрасно, Майкл, - он снова улыбнулся. –В таком случае, вы мне подходите.
***
Первые дни все шло прекрасно. Он жил в собственном доме, в предместьях. Большой богатый особняк, впрочем, несколько заброшенный. Эдгар сказал, что купил его всего пару дней назад и домовики еще не успели привести все в порядок.
Я, сообразно контракту, предписывающему проживание у нанимателя, переехал к нему. Эдгар выделил мне пять комнат на первом этаже. Пять комнат… Да и мне и трех бы было за глаза, а что делать в пяти я вообще не представлял.
Распорядок дня у моего нанимателя оказался нечеловеческий абсолютно. Он просыпался около шести вечера, мы шли в «Ветку» завтракать. Почему он испытывал такую приязнь к этому трактиру, я не понимал, но это было уже сродни ритуалу.
Потом до вечера мы гуляли пешком по Лондону, и он просил меня все время рассказывать о том, что я вижу. На что падает взгляд.
Рассказывал я сумбурно, но его устраивали мои пассажи типа «ребенок упал в снег, фонарь светит, желтый блик на снегу, бежит молодая женщина, наверное мама ребенка, достает из сугроба, выпала одна варежка, кажется зеленая с красным, ребенок ревет, женщина озабоченно его отряхивает» и так далее.
Когда голос у меня садился, мы возвращались домой, где нас ждал горячий чай и, если я настаивал, ужин. Эдгар ел очень мало, вернее, я почти вообще не видел как он ест.
Сначала я думал, что мне придется помогать ему одеваться, причесываться и все такое – он ведь не видит. Оказалось в этой моей помощи он не нуждается, напротив, когда я попытался поправить ему ленту на волосах, которую он завязал криво, Эдгар шарахнулся от меня как от прокаженного. Потом, успокоившись, пояснил, что не выносит чужих прикосновений вообще.
Я и не рвался в общем-то, так что не расстроился.
***
Ад начался на второй неделе, когда он попривык ко мне, а я перестал держаться с ним как тень домового эльфа.
Пять вечера. Я давно проснулся, сижу, читаю. Он спускается – волосы в беспорядке, рубашка полурасстегнута, садится в кресло и начинает донимать меня расспросами. Какая сейчас погода на улице? Солнце светит ярко или не очень? А правда ли то, что снег ярко искрится – так, что глазам больно? Как может быть больно глазам от того, что они видят?
И так бесконечно… Он расчесывал волосы, спрашивая в чем отличие света от свечи от солнечного, есть ли разница в бликах и почему на снег смотреть больно, а на свечу нет.
Когда он наконец заканчивал приводить себя в порядок и мы отправлялись в «Ветку», я готов был целовать порог благословенного трактира, потому что там он спрашивал меня раза в два меньше. Какого цвета его чашка? Белая? А салфетка? Белая? Они совсем одинаковые? Нет. Как это?
И я растекался мыслию по древу, пытаясь объяснить разницу между белым фарфором и белой бумагой. Он слушал и задавал десятки новых вопросов.
А ведь впереди еще была прогулка…
К концу дня мне хотелось забраться под кровать, накрыть голову подушкой и ничего не слышать. Семьсот галеонов переставали казаться такими уж легкими, тяжелея с каждым днем.
***
Потом стало еще хуже. Перепады настроения Эдгара пугали. Он сбегал вниз по лестнице, радостный, говоря о том, что сегодня мы пойдем смотреть Тауэр, потом за несколько минут, которые он проводил, причесываясь, его настроение менялось на мрачно-агрессивное, его ничего не устраивало, он жаловался на то, что я плохо рассказываю или рассказываю вообще не то.
Потом спрашивал – какого цвета сегодня лента в его волосах. Сегодня с утра она была зеленой. Я так и сказал. Он расстроился, оказывается он считал ее темно-синей.
Кстати, каким образом он умудряется наощупь различать оттенки ткани – оставалось для меня загадкой. Он одевался в черный шелк и точно знал, что это _черный_ шелк. Сколько я ни сидел с закрытыми глазами, перебирая шарфы и рубашки – так и не смог определить чем отличается черный шелк от белого.
Он отличал наощупь черный от белого, но путал черное с зеленым и синим. Белое – с желтым и красным. Но черный от белого он отличал всегда.
Но я про другое. Я сказал что зеленая ему тоже идет, он сорвал ее, скомкал, отбросил в сторону и ушел к себе.
Где-то пару часов сверху доносилась музыка, я сидел в непонимании – чего я не так сказал, так и не понял. Он спустился часам к семи, закутанный в плащ, сухо сказал, что мы идем гулять и привычно положил руку мне на плечо.
Я сначала, в первые дни, думал что буду водить его за руку – оказалось нет. Он ходил рядом со мной, изредка укладывая руку мне на плечо – в случае, когда места были совсем незнакомые.
Я спросил – а в «Ветку» не пойдем? Он сжал пальцы на моем плече так, что я уж решил – сломает. Нет, не пойдем. Идем в парк. Гулять.
Хорошо….
Мы не прогуляли и пятнадцати минут, я только распелся, описывая ему окружающие нас пейзажи, как он заявил, что замерз и мы пошли в «Ветку». Там шоколад ему был слишком горячим, я бегал к стойке и просил другой, потом ему стало холодно, мы пересели к камину, потом жарко, мы перебрались за другой столик, потом от моей болтовни у него разболелась голова и мы вернулись домой.
Я устал так, словно отыграл пять матчей подряд.
Порой он становился капризным, как больной ребенок, требовал внимания к себе и жутко обижался, если я делал что-то не так, даже самую мелочь.
***
Вот, пожалуйста. Сегодня он встал необычно рано, в два часа дня. Мы отправились в «Ветку». Я разлил чай. Я просто, мерлин его побери, разлил этот чай!
Он отодвинулся от меня, отвернулся и вообще было похоже, что я совершил что-то ужасно неприличное и противное. Если бы он видел, я бы сказал, что ему противно смотреть на меня. Эдгар не разговаривал со мной, не задавал вопросов и вообще держался так, словно меня нет или я воняю как орда бубонтюберов в брачный период. Меня это угнетало. Я уже жалел о том, что вообще ввязался во все это…
К вечеру он оттаял, мы шли вдоль Темзы, он спросил меня – есть ли у меня невеста. Я соврал, что да, он попросил ее описать. Ну, я описал девушку моей мечты. Волосы, фигура там… Он замолчал. Потом пошел очень быстро, так, что я едва мог за ним угнаться - это я, квиддичный игрок, за ним, слепым, тьфу, позор…. Эдгар почти бежал, потом остановился и сообщил мне, что не терпит лжи. Мы вернулись домой. Там он забрался в кресло напротив камина, свернулся в нем подобно большому черному коту и начал истязать меня своими бесчисленными вопросами. Какого цвета огонь? Рыжий? Как волосы? Другой? Какой другой? Почему он разного цвета? Как это – когда угли меняют цвет, это красиво? Как я понимаю, что красиво, а что нет? Он, Эдгар, красивый? Или нет? А я сам? А вот эта статуэтка на каминной полке? И так до тех пор, пока я уже только мог тупо говорить «не знаю» и пытаться уснуть.
Тогда он прекращал вопросы и уходил к себе, а я засыпал под фортепианную музыку.
***
Как –то утром ко мне пришла мысль, которую я счел очень ценной. Я решил, что Эдгар – вампир. Поэтому у него такая бледная кожа, под повязкой он прячет красные глаза, ничего не ест и спит целыми днями, бодрствуя ночью.
Серебро! О, я гениален… приложить к его коже серебро и посмотреть что будет.
***
Он читает мысли. Сегодня он спустился к завтраку и, перекинув свою черную гриву на одну сторону продемонстрировал мне массивную серебряную серьгу, поинтересовавшись, нравится ли она мне. Я попросил посмотреть поближе. Серебро. Точно, несомненно серебро.
Эдгар вдел ее обратно в ухо и остаток дня постоянно касался ее затянутой в перчатку рукой. Это он так любуется – я уже хорошо его изучил и примерно понимал, что означают его жесты.
Перчатки. Почему всегда в перчатках? В свое время он пояснил мне, что боится за свои руки – он ведь пианист и пальцы у него очень чувствительные, опасается поранить. Но он снимал перчатки только с утра – когда причесывался – и вечером, когда позволял мне находиться в его комнатах когда он играет. Он все-таки музыкант, ему нужна аудитория, а я лучше буду слушать фортепианные сюиты нежели эти бесконечные вопросы.
***
Клавиши. Клавиши рояля. Они черные и белые. Вот почему он различает только два этих цвета…
***
Я проснулся рано, меня уже ждал завтрак. Кстати, отличные у него домовики. Ни одного ни разу не видел. Все делают так быстро и четко, что диву даешься. Как он их так вышколил? Когда куплю себе домовика – выясню обязательно.
В дверь позвонили. Потом постучали. Судя по всему сапогом. Я подавился булочкой, откашлялся и пошел открывать. Гостей у нас до сих пор пока что не было.
Открыв дверь я обнаружил на пороге объемную фигуру, находящуюся в несколько комичной позе – сапог занесенный для удара в дверь. Впрочем, смеяться мне в тот момент не хотелось абсолютно. На пороге стоял габаритный мужчина, весомей и крупнее меня, закутанный в плащ и опустивший на лицо капюшон. То есть – ну ни черта не видно.
-Ээ…- многозначительно сказал я. – С кем имею…
Фразу я не закончил, незнакомец втер меня в косяк, проходя мимо меня в дом. Потом соизволил мне сообщить, дохнув винными парами:
-Скажи ему, мальчик, медведь пришел.
Я, в некотором ступоре, покорно поднялся, постучал в дверь и механически сообщил, «г-н Эгилль, к вам пришел медведь, ждет в гостиной».
Дверь распахнулась, на пороге возник сияющий Эдгар, который не преминул стремительно унестись вниз. У меня – зрячего – с такой скоростью бегать не получается по этим лестницам.
Снизу доносились восторженные восклицания, я тихо ушел к себе, накрыл голову подушкой и поклялся никогда больше не покупаться на сомнительные объявления, большие деньги и не наниматься в поводыри к странным людям.
***
К концу третьей недели я начал подумывать об убийстве. Я не могу по десять часов в сутки отвечать на вопросы, пить столько шоколада в трактирах и слушать столько классической музыки. Я умираю уже. Не думаю, что Эдгар оценит, если ему про окружающую красоту будет вещать труп. А я уже труп окончательно и бесповоротно.
О нет… Мой тиран и мучитель, напевая, спускается вниз. Если он напевает – значит у него хорошее настроение. А раз так – прогулки будут долгими…
Надо будет купить чего-нибудь для языка, связок и горла. Кажется я стер их в кровь и на них начинают образовываться мозоли.
***
Об убийстве думаю все чаще. Считаю часы до окончания месяца. В кошмарных снах снится его отказ дать мне расчет… Даже двух дней сверх означенного срока я не переживу.
Сегодня мы гуляли по кладбищу. Кругом говорят про Пожирателей, про опасность, а мы гуляем по кладбищу в два часа ночи. Иду, делаю вид что все прекрасно. Темно, хоть глаз выколи. Эдгару то на освещение без разницы.
До рассвета там круги наворачивали. Спрашивается – зачем? Все равно увидеть там что –либо было нереально.
И так практически каждый день вляпываемся в аврорский патруль, у меня уже привыкание вырабатывается. Никогда раньше у меня так часто документы не проверяли.
***
Это сладкое слово - свобода! Я притворюсь немым и глухим. Я уеду из Лондона к чертовой прабабке и буду выращивать лекарственные травки. Стану поваром, как отец. Или женюсь.
Сегодня вечером он даст мне расчет и я буду свободен. Считаю часы, скорее бы…
читать дальше
***
Привет, меня зовут Майкл Уайт и я самое несчастное существо на свете.
М-да, удачное начало дневника, нечего сказать.
Ладно, начну по порядку.
Меня угораздило родиться в многодетной волшебной семье, в которой мама ведьма, папа маггл, старший брат сквиб, а четыре (чытыре!!!!!!!!) младших сестренки – ведьмы круче мамы.
И я. Майкл Уайт. Хогвартс, Гриффиндор, сын маггла-повара и отличницы-хаффлпаффки.
Впрочем, это еще не самое худшее, что со мной случалось. О самом худшем я сейчас буду рассказывать.
***
Когда тебе восемнадцать лет, ты любишь квиддич и у тебя совсем нет денег – ты возьмешься за любую работу, потому что на горизонте замаячит призрак новой метлы. Очень притягательный такой призрак. Потом к нему добавятся красивые девушки, которых ты с шиком обхаживаешь, соря золотом направо и налево, потом мечты о славе…
В общем, мне восемнадцать, я играю в квиддич (загонщик), у меня нет девушки и мне очень, очень, очень-очень были нужны деньги.
Это я сейчас оправдываюсь перед собой же за свою глупость.
Хотя когда я подписывал контракт этот поступок казался мне каким угодно, но только не глупым.
Так, по порядку.
Я искал работу. 20го января прилетела сова с письмом. Я тогда еще порадовался – сова откормленная, белая, пушистая, письмо на хорошей бумаге. Развернул, прочитал. В письме некий господин Эгилль приглашал меня оказать ему определенную помощь за определенное вознаграждение. А именно – г-н Эгилль иностранец, при этом лишен зрения, а ему очень хочется ознакомиться с нашей прекрасной страной. Он хотел бы нанять гида, с учетом своей своебразности… дальше шли детали, но я смотрел только на сумму жалованья. Семьсот галеонов в месяц. Семьсот галеонов в месяц…
В общем, я подписал, не раздумывая.
***
Контракт обязывал меня встретиться с Э.Эгиллем ровно в полдень на площади под часами. Я нервничал. Никогда со слепыми дела не имел, в контракте мои обязанности четко оговорены вроде бы не были, но я, как потом понял, контракт прочитал не очень внимательно.
Стоял, ждал. Когда часы закончили бить полдень, я немного расслабился. Может, это была шутка? Или он отправил такие письма еще многим, и кто-нибудь устроил его больше? С другой стороны – терять такие легкие деньги было обидно.
Я прождал под памятником до сорока минут первого. Потом поднялся и пошел.
В этот момент меня окликнули
-Простите, вы Майкл Уайт?
Я обернулся. Со скамейки чуть поодаль от той, на которой сидел я , поднялся человек. Я сразу заметил черную повязку на его лице и удивился – почему не приметил его раньше.
-Да, это я. А вы, наверное, мистер Эгилль?
-Совершенно верно, - слепой улыбнулся. Я смотрел на него сверху вниз, он был ниже меня на полголовы, да и в плечах я, квиддичный игрок, был его пошире. Словом, я себя почувствовал увереннее.
-Если у вас возникли вопросы относительно контракта, то я готов дать вам ответы сейчас. Потом на любые вопросы относительно того, почему все так, а не иначе, я отвечать не буду. Надеюсь, вы внимательно все прочитали?
-Э-э…да, внимательно прочитал. Вопрос есть только один – про деньги.
-Семьсот галеонов в месяц. Сто вы получите сегодня. Еще двести – через неделю и остальное – в конце месяца.
Вопросов у меня больше не было, о чем я с гордостью не преминул сообщить своему нанимателю. Тот кивнул.
-Тогда вопрос есть у меня и он тоже только один. Вы действительно владеете парной аппарацией в столь юном возрасте?
Я бы свой возраст юным не назвал, но вот аппарацией владел, да. Сказалась многолетняя практика с братом и сестрицами.
-Прекрасно, Майкл, - он снова улыбнулся. –В таком случае, вы мне подходите.
***
Первые дни все шло прекрасно. Он жил в собственном доме, в предместьях. Большой богатый особняк, впрочем, несколько заброшенный. Эдгар сказал, что купил его всего пару дней назад и домовики еще не успели привести все в порядок.
Я, сообразно контракту, предписывающему проживание у нанимателя, переехал к нему. Эдгар выделил мне пять комнат на первом этаже. Пять комнат… Да и мне и трех бы было за глаза, а что делать в пяти я вообще не представлял.
Распорядок дня у моего нанимателя оказался нечеловеческий абсолютно. Он просыпался около шести вечера, мы шли в «Ветку» завтракать. Почему он испытывал такую приязнь к этому трактиру, я не понимал, но это было уже сродни ритуалу.
Потом до вечера мы гуляли пешком по Лондону, и он просил меня все время рассказывать о том, что я вижу. На что падает взгляд.
Рассказывал я сумбурно, но его устраивали мои пассажи типа «ребенок упал в снег, фонарь светит, желтый блик на снегу, бежит молодая женщина, наверное мама ребенка, достает из сугроба, выпала одна варежка, кажется зеленая с красным, ребенок ревет, женщина озабоченно его отряхивает» и так далее.
Когда голос у меня садился, мы возвращались домой, где нас ждал горячий чай и, если я настаивал, ужин. Эдгар ел очень мало, вернее, я почти вообще не видел как он ест.
Сначала я думал, что мне придется помогать ему одеваться, причесываться и все такое – он ведь не видит. Оказалось в этой моей помощи он не нуждается, напротив, когда я попытался поправить ему ленту на волосах, которую он завязал криво, Эдгар шарахнулся от меня как от прокаженного. Потом, успокоившись, пояснил, что не выносит чужих прикосновений вообще.
Я и не рвался в общем-то, так что не расстроился.
***
Ад начался на второй неделе, когда он попривык ко мне, а я перестал держаться с ним как тень домового эльфа.
Пять вечера. Я давно проснулся, сижу, читаю. Он спускается – волосы в беспорядке, рубашка полурасстегнута, садится в кресло и начинает донимать меня расспросами. Какая сейчас погода на улице? Солнце светит ярко или не очень? А правда ли то, что снег ярко искрится – так, что глазам больно? Как может быть больно глазам от того, что они видят?
И так бесконечно… Он расчесывал волосы, спрашивая в чем отличие света от свечи от солнечного, есть ли разница в бликах и почему на снег смотреть больно, а на свечу нет.
Когда он наконец заканчивал приводить себя в порядок и мы отправлялись в «Ветку», я готов был целовать порог благословенного трактира, потому что там он спрашивал меня раза в два меньше. Какого цвета его чашка? Белая? А салфетка? Белая? Они совсем одинаковые? Нет. Как это?
И я растекался мыслию по древу, пытаясь объяснить разницу между белым фарфором и белой бумагой. Он слушал и задавал десятки новых вопросов.
А ведь впереди еще была прогулка…
К концу дня мне хотелось забраться под кровать, накрыть голову подушкой и ничего не слышать. Семьсот галеонов переставали казаться такими уж легкими, тяжелея с каждым днем.
***
Потом стало еще хуже. Перепады настроения Эдгара пугали. Он сбегал вниз по лестнице, радостный, говоря о том, что сегодня мы пойдем смотреть Тауэр, потом за несколько минут, которые он проводил, причесываясь, его настроение менялось на мрачно-агрессивное, его ничего не устраивало, он жаловался на то, что я плохо рассказываю или рассказываю вообще не то.
Потом спрашивал – какого цвета сегодня лента в его волосах. Сегодня с утра она была зеленой. Я так и сказал. Он расстроился, оказывается он считал ее темно-синей.
Кстати, каким образом он умудряется наощупь различать оттенки ткани – оставалось для меня загадкой. Он одевался в черный шелк и точно знал, что это _черный_ шелк. Сколько я ни сидел с закрытыми глазами, перебирая шарфы и рубашки – так и не смог определить чем отличается черный шелк от белого.
Он отличал наощупь черный от белого, но путал черное с зеленым и синим. Белое – с желтым и красным. Но черный от белого он отличал всегда.
Но я про другое. Я сказал что зеленая ему тоже идет, он сорвал ее, скомкал, отбросил в сторону и ушел к себе.
Где-то пару часов сверху доносилась музыка, я сидел в непонимании – чего я не так сказал, так и не понял. Он спустился часам к семи, закутанный в плащ, сухо сказал, что мы идем гулять и привычно положил руку мне на плечо.
Я сначала, в первые дни, думал что буду водить его за руку – оказалось нет. Он ходил рядом со мной, изредка укладывая руку мне на плечо – в случае, когда места были совсем незнакомые.
Я спросил – а в «Ветку» не пойдем? Он сжал пальцы на моем плече так, что я уж решил – сломает. Нет, не пойдем. Идем в парк. Гулять.
Хорошо….
Мы не прогуляли и пятнадцати минут, я только распелся, описывая ему окружающие нас пейзажи, как он заявил, что замерз и мы пошли в «Ветку». Там шоколад ему был слишком горячим, я бегал к стойке и просил другой, потом ему стало холодно, мы пересели к камину, потом жарко, мы перебрались за другой столик, потом от моей болтовни у него разболелась голова и мы вернулись домой.
Я устал так, словно отыграл пять матчей подряд.
Порой он становился капризным, как больной ребенок, требовал внимания к себе и жутко обижался, если я делал что-то не так, даже самую мелочь.
***
Вот, пожалуйста. Сегодня он встал необычно рано, в два часа дня. Мы отправились в «Ветку». Я разлил чай. Я просто, мерлин его побери, разлил этот чай!
Он отодвинулся от меня, отвернулся и вообще было похоже, что я совершил что-то ужасно неприличное и противное. Если бы он видел, я бы сказал, что ему противно смотреть на меня. Эдгар не разговаривал со мной, не задавал вопросов и вообще держался так, словно меня нет или я воняю как орда бубонтюберов в брачный период. Меня это угнетало. Я уже жалел о том, что вообще ввязался во все это…
К вечеру он оттаял, мы шли вдоль Темзы, он спросил меня – есть ли у меня невеста. Я соврал, что да, он попросил ее описать. Ну, я описал девушку моей мечты. Волосы, фигура там… Он замолчал. Потом пошел очень быстро, так, что я едва мог за ним угнаться - это я, квиддичный игрок, за ним, слепым, тьфу, позор…. Эдгар почти бежал, потом остановился и сообщил мне, что не терпит лжи. Мы вернулись домой. Там он забрался в кресло напротив камина, свернулся в нем подобно большому черному коту и начал истязать меня своими бесчисленными вопросами. Какого цвета огонь? Рыжий? Как волосы? Другой? Какой другой? Почему он разного цвета? Как это – когда угли меняют цвет, это красиво? Как я понимаю, что красиво, а что нет? Он, Эдгар, красивый? Или нет? А я сам? А вот эта статуэтка на каминной полке? И так до тех пор, пока я уже только мог тупо говорить «не знаю» и пытаться уснуть.
Тогда он прекращал вопросы и уходил к себе, а я засыпал под фортепианную музыку.
***
Как –то утром ко мне пришла мысль, которую я счел очень ценной. Я решил, что Эдгар – вампир. Поэтому у него такая бледная кожа, под повязкой он прячет красные глаза, ничего не ест и спит целыми днями, бодрствуя ночью.
Серебро! О, я гениален… приложить к его коже серебро и посмотреть что будет.
***
Он читает мысли. Сегодня он спустился к завтраку и, перекинув свою черную гриву на одну сторону продемонстрировал мне массивную серебряную серьгу, поинтересовавшись, нравится ли она мне. Я попросил посмотреть поближе. Серебро. Точно, несомненно серебро.
Эдгар вдел ее обратно в ухо и остаток дня постоянно касался ее затянутой в перчатку рукой. Это он так любуется – я уже хорошо его изучил и примерно понимал, что означают его жесты.
Перчатки. Почему всегда в перчатках? В свое время он пояснил мне, что боится за свои руки – он ведь пианист и пальцы у него очень чувствительные, опасается поранить. Но он снимал перчатки только с утра – когда причесывался – и вечером, когда позволял мне находиться в его комнатах когда он играет. Он все-таки музыкант, ему нужна аудитория, а я лучше буду слушать фортепианные сюиты нежели эти бесконечные вопросы.
***
Клавиши. Клавиши рояля. Они черные и белые. Вот почему он различает только два этих цвета…
***
Я проснулся рано, меня уже ждал завтрак. Кстати, отличные у него домовики. Ни одного ни разу не видел. Все делают так быстро и четко, что диву даешься. Как он их так вышколил? Когда куплю себе домовика – выясню обязательно.
В дверь позвонили. Потом постучали. Судя по всему сапогом. Я подавился булочкой, откашлялся и пошел открывать. Гостей у нас до сих пор пока что не было.
Открыв дверь я обнаружил на пороге объемную фигуру, находящуюся в несколько комичной позе – сапог занесенный для удара в дверь. Впрочем, смеяться мне в тот момент не хотелось абсолютно. На пороге стоял габаритный мужчина, весомей и крупнее меня, закутанный в плащ и опустивший на лицо капюшон. То есть – ну ни черта не видно.
-Ээ…- многозначительно сказал я. – С кем имею…
Фразу я не закончил, незнакомец втер меня в косяк, проходя мимо меня в дом. Потом соизволил мне сообщить, дохнув винными парами:
-Скажи ему, мальчик, медведь пришел.
Я, в некотором ступоре, покорно поднялся, постучал в дверь и механически сообщил, «г-н Эгилль, к вам пришел медведь, ждет в гостиной».
Дверь распахнулась, на пороге возник сияющий Эдгар, который не преминул стремительно унестись вниз. У меня – зрячего – с такой скоростью бегать не получается по этим лестницам.
Снизу доносились восторженные восклицания, я тихо ушел к себе, накрыл голову подушкой и поклялся никогда больше не покупаться на сомнительные объявления, большие деньги и не наниматься в поводыри к странным людям.
***
К концу третьей недели я начал подумывать об убийстве. Я не могу по десять часов в сутки отвечать на вопросы, пить столько шоколада в трактирах и слушать столько классической музыки. Я умираю уже. Не думаю, что Эдгар оценит, если ему про окружающую красоту будет вещать труп. А я уже труп окончательно и бесповоротно.
О нет… Мой тиран и мучитель, напевая, спускается вниз. Если он напевает – значит у него хорошее настроение. А раз так – прогулки будут долгими…
Надо будет купить чего-нибудь для языка, связок и горла. Кажется я стер их в кровь и на них начинают образовываться мозоли.
***
Об убийстве думаю все чаще. Считаю часы до окончания месяца. В кошмарных снах снится его отказ дать мне расчет… Даже двух дней сверх означенного срока я не переживу.
Сегодня мы гуляли по кладбищу. Кругом говорят про Пожирателей, про опасность, а мы гуляем по кладбищу в два часа ночи. Иду, делаю вид что все прекрасно. Темно, хоть глаз выколи. Эдгару то на освещение без разницы.
До рассвета там круги наворачивали. Спрашивается – зачем? Все равно увидеть там что –либо было нереально.
И так практически каждый день вляпываемся в аврорский патруль, у меня уже привыкание вырабатывается. Никогда раньше у меня так часто документы не проверяли.
***
Это сладкое слово - свобода! Я притворюсь немым и глухим. Я уеду из Лондона к чертовой прабабке и буду выращивать лекарственные травки. Стану поваром, как отец. Или женюсь.
Сегодня вечером он даст мне расчет и я буду свободен. Считаю часы, скорее бы…
@темы: РИ, "ВВВ", Творчество
-
-
05.07.2007 в 20:44Какой он милый!)))
Я хочу вакансию за 700 галлеонов в месяц, можно без галлеонов, можно на год, но какой он чудесный!!!)))))))))
))))))
Это если эмоционально.
Если не очень... то восхищает Ваш садизм, мсье Эгилль.
Судя по всему, мальчик Вам нравился, иначе слушать его 10 часов в день и так мучить Вам бы его надоело.
Восхищен пассажем с "открывай, сова, медведь пришел".
Правда, касательно личности медведя у меня два варианта.
склоняюсь к "не-не-не!...")
"Это он так любуется".
Я плакал.
Вообще - очень живо, насыщенно, достоверно.
Верится в мальчика, он несколько комичен но очень адекватен, нам, декадентам и рафинированным аристократам, такой реализм уже кажется чем-то подозрительным. Свежий взгляд со стороны.
Гуляли до рассвета по кладбищу, "Кругом говорят про Пожирателей, про опасность, а мы гуляем по кладбищу в два часа ночи. Иду, делаю вид что все прекрасно". - это пять)
Зато четко раскрыт характер Эгилля.
Он прелесть!)))
-
-
05.07.2007 в 20:55горжусь моментом с клавишами и "почему различает два цвета".
на месте рассказчика упорно виделся рон)
-
-
05.07.2007 в 23:14-
-
05.07.2007 в 23:16-
-
05.07.2007 в 23:27-
-
06.07.2007 в 11:12-
-
06.07.2007 в 20:00Повторюсь, но скажу - Эгилль великолепен. )
-
-
06.07.2007 в 21:40